Семь домов Куницы

— Дедушка, мне срочно нужна корочка, — я не видела иного выхода, кроме как только купить свидетельство об окончании школы. — И ничего не говори Нонне.

— Напиши данные и оценки, которые хочешь иметь, — потребовал он.

В конце недели он принёс документ на моё имя, немного потрёпанный, удостоверение троечника с двумя четвёрками и одной случайной пятёркой по ничего не значащему предмету, как раз для меня в самый раз. Это был презент от него на мою самостоятельную дорогу в жизнь, он сам за него заплатил и не принял от меня возмещения.

Я сдала экзамен на профессиональное удостоверение.

На Озеро я поехала ночью, в переполненном поезде, в очень грязном и очень старом вагоне. Люди и багаж, терпеливые люди с певучим языком, занимали собой проходы между скамьями, тамбуры вагонов, уборные.

За Белостоком начинается одноколейная Польша. Поезд несколько часов вяло тащился по этой одной колее, пропускал встречные на разъездах, переводил дух на затерянных в лесах полустанках, топтался под семафорами.

На рассвете я затолкалась в такой же переполненный и едва не распадающийся на части автобус. Вышла за деревней, утопающей в лесной чаще, и погрузилась в зелень, приятно ослабляющую солнечный свет. Дорога вела оврагами через мореновые пригорки, извивалась под сомкнутыми плечами елей, более светлых местами от прироста этого года.

С нагретой тропинки прыснула змея, промелькнула извивами оливкового тела и исчезла в норе под влажным мхом. Молодая рептилия — оранжевая отметина на спине имела тон приглушённый — вызвал в памяти неизвестно где слышанное четверостишие:

В жизни всё превозмогает и продолжается в веках / Любовь о мудрости змеи и отваге льва // Самый крепкий из доспехов, защищает нас в веках / Любовь о мудрости змеи и отваге льва.{81}

Любовь.

Любимый.

Я люблю Волка и ничего не могу с этим поделать, мне дала это понять даже маленькая змея, встреченная на тропинке. Да, я иду к Волку! Внушая себе безразличие, я иду к нему уже очень давно и не существует ничего более важного в этом мире.

Что ты наворожишь мне, разумное пресмыкающееся? Людская молва приписала тебе дьявольское коварство. Гонимое и преследуемое, ты убегаешь от ненависти, загнанное в угол, защищаешься именно так, как предназначила тебе природа. Не обижайте змей: они не гонятся за вами с палкой, не стараются забросать вас камнями, не топчут автомобильными шинами лесные поляны.

Спасибо тебе, змея, ты помогла мне. И ты останешься в отчизне моего сердца.

Я шла. Если бы захотела, я могла бы взлететь — у меня были крылья. Я не была ненужной в этом мире, я любила Волка, любила его таким, какой он есть, автогонщика‑неудачника, недоучившегося резчика по дереву, который даже украсть как следует не умел и школы никакой не окончил.

И вот показалось Оно. Озеро. В морщинах лёгкого бриза, в золотом окружении цветущих ирисов, в диадеме леса. Оно было здесь, когда я мечтала о месте на пьедестале и когда не любила Волка, и когда любилась с Мишелем, и когда любилась с марокканским парнем из гангстерской группировки, и когда скучала по любви, и когда жаждала славы, и когда бродила по свету. Так же, как и тогда, в тростниках хозяйничали утки, со свистом рассекали крыльями воздух в тяжёлом полёте лебеди, кричали крачки, в безопасности плыл детёныш нырка, обнятый крыльями матери. И можно было прикоснуться к тишине. Оно питало прилегающий лес, зверей, рыб, людей, давало пристанище птицам, существовало задолго до того, как на земле появилась я, и будет существовать всегда.

Я вернулась.

На Миляде под оплетённым шиповником лесом, что на вершине холма, как бы вырастая из зелёного склона, не изуродованного никаким инструментом, стоял недостроенный цоколь. Нетронутые обработкой гладкие камни, подобранные по форме, величине и окраске, блёстками слюды искрились под солнцем. Над главным входным отверстием, вмурованный между камней словно родовой герб, был виден каменный диск мельничного жёрнова. Очень красивый был этот зачаток дома, он характеризовал Волка с не известной мне до сих пор стороны, возможно, именно с наилучшей, чувствительной к красоте природы.

К навесу, под которым лежали крупные брёвна, примыкал сбитый из досок сарай. Из‑под покатой толевой крыши он смотрел на мир маленьким мутным окошком.

Я вошла.

— Пелька! Прошу прощения — Мустела.

— Может быть и Пелька, не имя красит человека.

Волк выглядел, как выкованный из меди. Голый по пояс, с выразительным рисунком мышц под кожей, загорелой под солнцем. У его ног лежал пёс. Крупный барбос с подпалинами, с шерстью густой, как у сибирских овчарок. Он наморщил нос, поднял чёрную губу и показал два ряда зубчатой белизны, из глубины груди издал нарастающий глухой рокот, словно спустил камнепад.

— Тихо, Мачек, это свои! — сказал Волк.

Рокот оказался подавлен с громким плямканьем, и в тот же момент улыбающаяся собачья морда оказалась у меня перед глазами, а лапы — на плечах. Язычище проехалось мне по лицу от подбородка до лба.

— Мачек! Этот пёс ещё молодой и глупый, — оправдал его Волк.