Сейчас и навечно

Взгляд Сойера переместился с моих глаз на губы, на лоб, на какую-то безумную секунду мне показалось, что он заглядывает в мой разум, где хранятся все секреты. Он нахмурился.

– В чем дело? – спросила я.

– Что это? – Он поднял руку, чтобы откинуть прядь волос с моего виска. – У тебя здесь синяк.

Его глаза смотрели прямо в мои. А кончики его пальцев все еще лежали на моей щеке.

– Ах, это, – прохрипела я. Мое сердце отбивало такой бешеный ритм, что я едва могла себя слышать. – Партнер по танцам ударил меня.

Выражение лица Сойера ожесточилось.

– В смысле?

– О, нет, это вышло случайно, – ответила я. – Мы ударились лбами. Он крайне неуклюж.

Сойер поднял подбородок и сделал шаг назад.

– Скажи ему, чтобы в следующий раз был осторожней.

Я кивнула.

– Да, я передам. Ладно… пока.

Я выскользнула в пустой коридор, где единственными звуками были мое сбившееся дыхание и шум крови в ушах.

Глава 13. Сойер

– Твою мать, я чуть не поцеловал ее.

Самоконтроль практически ускользнул от меня, но Дарлин была так красива и полна жизни и света, что кто, черт возьми, посмеет винить меня в этом? Она словно мощный ураган, способный молниеносно притягивать к себе людей, и я оказался одним из них. Мне хотелось целовать ее, прикасаться к ней и рассказывать ей обо всем.

«Я рассказал ей о маме».

Прошло много лет. И пусть я не хотел видеть, как эта история оседает тенью на Дарлин, но почувствовал себя легче. Моей матери больше нет, но вместо того чтобы снова и снова прокручивать ужасные воспоминания в голове, словно плохую песню на повторе, она будто ненадолго ожила.

Я хотел поцеловать Дарлин и за это. Когда она стояла на пороге моей квартиры, приподняв подбородок, удержаться было практически невозможно. Пока я не увидел синяк у нее на лбу. Гнев от того, что какой-то неосторожный засранец причинил ей боль, пусть даже случайно, хлынул из меня. Но я обрадовался, когда гнев вырвал меня из этой ситуации, напомнил мне, что я не могу начинать с ней отношения. Не сейчас.

Я был так близок к завершению. Оставалось несколько недель, и я закончу юридическую школу и сдам экзамен на адвоката.

«Может, тогда?»

Может, если не буду опускать голову и работать на износ, то на другой стороне меня будет ждать эта красивая, яркая женщина. Я чувствовал себя эгоистом, думая об этом.

Я пошел в ванну и долго стоял под ледяным душем.

Забыв об учебе, остаток дня я провел с Оливией, уделяя ей каждую минуту своего времени, как и всегда по субботам. Мы читали книги, ели и смотрели «Улицу Сезам». И как обычно, когда передача подходила к концу, она просила еще и еще:

– Элмо?

– Ты хочешь еще Элмо? – переспросил я и начал щекотать ее, пока она не завизжала. Меня беспокоило, когда она слишком много сидела перед телевизором, но устоять перед ее детскими просьбами и широко раскрытыми голубыми глазами не мог. Оливия росла умной девочкой, и я любил подмечать, как она, словно чемпионка, день за днем преодолевает очередной рубеж своего развития.

«Через полтора месяца нам предстоит пройти самый важный рубеж».

Я попросил Джексона, выступающего в качестве моего адвоката, составить петицию о добровольном признании отцовства. Как только пройдет год после ухода Молли, я смогу подать прошение, чтобы мое имя вписали в свидетельство о рождении Оливии.

– Она должна была сделать это перед тем, как отдавать ее мне, – проворчал я, наблюдая за тем, как моя дочь смотрит на Элмо. Но вместо обычного раздражения, которое постоянно преследовало меня от этих мыслей, я почти с удивлением обнаружил, что нахожусь в хорошем расположении духа. С появлением Дарлин в моей жизни все казалось таким простым…

– Успокойся, Хаас. Иди и прими еще один холодный душ.

Около шести я убирал посуду в раковину после ужина с Оливией, когда в дверь постучали. Сердце затрепыхалось от одной мысли о том, что это могла быть Дарлин, которая на этот раз решила поделиться пирогом с курицей или любым другим блюдом.

Я открыл дверь, за которой стояли Джексон и его мама Генриетта.

– Сойер, дружище, – поприветствовал Джексон. На нем был темный пиджак и черные брюки. Мы пожали друг другу руки, и он притянул меня к себе, слегка приобняв. – Ты готов?

– К чему? – Я подошел, чтобы обнять его маму. – Здравствуйте, Генриетта. Вы отдаете его мне? Потому что я тоже его не хочу.

Генриетта Смит выглядела, как более молодая версия Тони Моррисон: грузная, с седеющими дредами до плеч. Она всегда одевалась в просторные, шелковые вещи и носила крупные украшения, с которыми Оливия обожала играть.

Она засмеялась и, взяв мое лицо в руки, поцеловала в щеку.

– Привет, мой мальчик. Как ты поживаешь? Выглядишь уставшим.

– Все в порядке, – сказал я, отстраняясь от ее объятий с небольшой болью в сердце. После смерти мамы, постоянных путешествий брата черт знает где и переезда отца в Айдахо к новой семье, Генриетта и Джексон стали для меня самыми близкими людьми.

– Что вы здесь делаете? – спросил я, закрывая за ними дверь.