Седьмой сын

And even though he knew he was taking his life in his hands, he opened up his mouth to laugh.	И хоть он знал, что сейчас его жизнь находится в его же руках, он открыл рот, чтобы громко рассмеяться.
He knew that if he laughed he'd have Mama's thimble hard on his head, or maybe her hand clapped hard on his ear, or even her hard little foot smashed right down on his bare foot, which she did once to David the time he told her she should have learnt the word no sometime before she had thirteen mouths to cook for.	Он знал, что, если он засмеется, мамин наперсток очень больно стукнет ему по голове, а может, она съездит ему по уху со всего размаху или ее маленькая пятка со всей мочи опустится на его голую ногу - однажды она проучила так Дэвида, когда он посмел заявить, что ей стоило бы научиться говорить "нет", прежде чем в доме будут сшиваться тринадцать голодных ртов, которых надо кормить.
This was a matter of life and death.	Вопрос жизни и смерти.
This was more frightening than the ridgebeam, which after all never hit him, which was more than he could say for Mama.	Намного страшнее, чем кровельная балка, которая, по сути дела, даже волоска на нем не тронула.
So he caught that laugh before it got loose, and he turned it into the first thing he could think of to say.	Поэтому он сумел проглотить смешинку, прежде чем она вырвалась на волю, а поскольку рот все еще был открыт, он сказал первое, что пришло в голову:
"Mama," he said, "Measure can't sign no petition in blood, cause he'd already be dead, and dead people don't bleed."	- Мам, - сказал он, - Мера не сможет подписать прошение кровью, потому что будет мертв, а кровь у мертвых не течет.
Mama looked him in the eye and spoke slow and careful.	Мама внимательно посмотрела на него и медленно, почти по слогам произнесла:
"They do when I tell them to."	- Я скажу - потечет.
Well, that did it.	Вот тут-то все и началось.
Alvin Junior just laughed out loud.	Элвин-младший громко расхохотался.
And that set half the girls to laughing.	И добрая половина девчонок присоединилась к нему.
Which made Measure laugh.	Это рассмешило Меру.
And finally Mama laughed, too.	Наконец и мама рассмеялась.
They all just laughed and laughed till they were mostly crying and Mama started sending people upstairs to bed, including Alvin Junior.	Они заходились от смеха, пока слезы не потекли, после чего мама отправила всех, включая Элвина-младшего, наверх готовиться ко сну.
All the excitement had Alvin Junior feeling pretty spunky, and he hadn't figured out yet that sometimes he ought to keep all that jumpiness locked up tight.	После такого веселья Элвин-младший еще больше расхрабрился, а по малости лет он не знал, что озорство до добра не доводит и иногда лучше сдерживаться.
It happened that Matilda, who was sixteen and fancied herself a lady, was walking up the stairs right in front of him.	Случилось так, что Матильда, которой недавно исполнилось шестнадцать и которая корчила из себя настоящую леди, поднималась по лестнице прямо перед ним.
Everybody hated walking anywhere behind Matilda, she took such delicate, ladylike steps.	Ходить за Матильдой было сущей пыткой: она ступала столь величаво, столь неспешно - ни дать ни взять дама из высшего общества.