Седьмой патрон

— Казначейство пусто, — произнес неожиданно Чаплин, следя, какое впечатление произведет новость на «судака с морожеными глазами», как он мысленно окрестил Чайковского. — Большевики выкачали сейфы до дна. В банке ни копейки наличными, ваше превосходительство.

— Мелочи, — обронил премьер. — В Архангельске скопилось льна, пиломатериалов, пушнины, других товаров на миллионы. Будем торговать. Союзники имеют намерение брать в концессии, например, Мурман, лесные и зверобойные промыслы. Полагаю, не без компенсации. Мы будем и торговать, и торговаться.

«Социалист, народник! — внутренне напрягся Чаплин. — Сидит, как мышь в подполье, и уже Россию базарит, сука!»

Бесшумно вошла горничная. Присела в книксене, держа в руках поднос. Чайковский взял с подноса телеграмму и хмуро вскрыл запечатанный бланк. Несколько строк им читались и вновь перечитывались. Наконец землисто-серое лицо его просветлело:

— В Казани завязались бои, на нашей стороне чехословаки… Между прочим, дело в Казани, как недавно в Ярославле и Муроме, возглавляют… к-гм… люди Савинкова, — не удержался и уколол Чайковский. — По мнению некоторых господ офицеров — цареубийцы!

«Из Ярославля твой Савинков еле ноги унес», — злорадно подумал Чаплин и, наклонив голову, щелкнул каблуками:

— Поздравляю, ваше превосходительство! Теперь позвольте быть свободным. Честь имею.

Горничная со свечой проводила к черному ходу. Подала Чаплину трость и кожаный саквояж — с ними визитер стал похож на доктора, вызванного в неурочный час к больному.

— Ауф видер зейн, — сказала она. — До-сви-даня.

Дом был немецкий, с добрыми немецкими порядками, незыблемости которых не коснулись ни война, ни революция.

Постукивая тростью и размахивая докторским саквояжем, Чаплин прошествовал по тротуару до середины квартала и внезапно шагнул к калитке, казавшейся запертой. Калитка пропустила. Чаплин дворами вышел на параллельную улицу.

Его ждали.

Дворник, подметавший тротуар, завидев Чаплина, распахнул дверцу в тесовых воротах и вытянулся, держа по швам руки в холщовых рукавицах.

— Вы еще метлой сделайте на караул! — проходя в дверцу, буркнул Чаплин.

— Привычка, извините, — отозвался дворник, запирая за ним. — Разрешите доложить… Из Вологды следовал специальный поезд комиссара Кедрова с воинской частью. Поезд не прошел — рельсы…

— С Двины что поступило? — перебил Чаплин.

— Странная шифровка — номер баржи и… — дворник замешкался, — и упоминается о «золотой свадьбе».

Чаплин унимал охватившее его волнение. Кто бы мог подумать… Миллионы золотом на какой-то задрипанной шаланде! Поздно узнали… Поздно?…

— Срочно связаться с нашими в Котласе, — приказал Чаплин, — Телеграф, я знаю, действует. Пусть примут меры. Пусть не церемонятся!

К исходу ночи заранее сколоченные из офицеров дружины высыпали на улицы. Ротмистр Берс с ингушами носился по городу. Хватали на улицах, врывались в квартиры. Усердие ротмистра подогревалось не только тем, что ему был обещан чин полковника — он его получит, как и титул графа Британской империи, — но и разграбленными штабными деньгами. Впрочем, дружинники, приданные отряду, также не терялись: волокли и тащили кому что подвернется.

Последние буксиры отчаливали на Левый берег — к железнодорожному вокзалу.

— Пулеметы на чердаки! — под ротмистром плясал взмыленный жеребец. — Орудие сюда!

Накануне по распоряжению полковника Потапова отряд Берса, как «наиболее боеспособный», получил полковую трехдюймовку.

Орудие с зарядным ящиком подоспело, когда отваливал от пристани пароход «Чесма»: из последних последними покидали город моряки флотского полуэкипажа, команды спешно затопленных ледоколов.

С чердаков по «Чесме» ударили пулеметы — в людское скопище на палубе, по иллюминаторам, по капитанскому мостику.

Завыв сиреной, судно закрутилось на месте, очевидно, потеряло управление.

— Прямой наводкой… — неистовствовал Берс. Слетел с коня и подскочил к артиллеристам. — Сыпь, братцы!

— Ваше благородие, — отшатнулся от прицела наводчик. — Русские ведь… Опять же детишки там, бабы.

— Застрелю! — рвал кобуру ротмистр. — Я тебе покажу «русских», мерзавец!

Орудие содрогнулось. Еще и еще — снарядами по палубе. Раскаленная сталь кромсала, рвала на части живую плоть.

Оставшиеся посыпались в воду.

— Живьем не брать! — надрывался ротмистр.

Кто не утонул, того приканчивали выстрелами в упор, штыками сталкивали в двинские волны.

В полдень над городом зарокотали английские самолеты. Поплыли листовки:

«Русские люди! Мы идем к вам на помощь. Главнокомандующий вооруженными силами союзников в России генерал-майор Ф. Пауль».

К вечеру на рейд втянулись крейсеры: французский — «Адмирал Оба», американский — «Олимпия», английский — «Антантив».

С Бакарицы и Исакогорки до города доносилась оружейная и пулеметная стрельба, и «Антантив» открыл огонь из корабельной артиллерии.

Деревянные бараки, домишки городской бедноты на Левом берегу вспыхнули, подожженные снарядами.