Седьмой патрон

«Что он затеял? — во рту у меня было противно сухо, зубы лязгали. — Зачем я ему нужен?»

— …Возьмем эту баржу, — продолжал воевода, — подорвем, затопим ее на фарватере, перережем Двину. Баржи, которые из Архангельска пойдут, тут станут. Ваши будут. С мануфактурой, крупчаткой. Ваши трофеи, чудо-богатыри! А там подоспеют повстанцы с Ваги, Шенкурска… Задача ясна? — Штауб, не дождавшись ответа, поднял руку. — К берегу, мужики!

— Нам способней отселева, — раздалось несмело. — Из-за амбара пульнем. Как-никак, у меня ружжо.

— И мне, и мне ружжо, — путался под ногами Якунька. — Истинный крест,, послужу обчеству.

Вот язва! В мою сторону и не смотрит…

— Бери мое, — обрадовался дюжий верзила в жилетке поверх сатиновой рубахи. — В глаз чегой-то попало…

— Но-но, Жигин, пики-козыри! — прикрикнул Петруха. — Не совращай малолетних!

Он вытолкал верзилу за сарай, и баржа тотчас отозвалась выстрелом. Пуля вбилась в бревно, брызнули щепки.

Кто где стоял — попадали наземь, Петруха присел, оскалив зубы. Опять один Штауб не тронулся с места.

— Чудо-богатыри, предупреждаю: трусов буду расстреливать лично… А ну, в цепь! — взмахнул воевода револьвером. — Занять позицию… Бодро шевелись!

— Ваш-бродь, а что на барже-то, коли она с охраной?

Голова кружилась — я слышал, как кашляет Ян, и ждал с шаланды звука знакомых шагов.

— Газ! — не помню, как у меня вырвалось. — Динамит и ядовитый газ… Сунетесь — своих не узнаете. Мануфактуры захотелось? Ситчику? А гробы заготовили?

Игнаха придвинулся, сгреб меня за грудь ручищей. Омерзительно пахнуло перегаром, кислым потом.

— Кого стращаешь, щенок?! Изуродую!

Он с храпом втягивал в ноздри воздух, закровенелые глаза остекленели. Приподнял меня, словно пушинку, раскачал, держа на весу одной рукой, и ударил о стену сарая…

Боли не было. Стало только горячо. Сполз по стене. Руки, ноги, голова — все тело чужое. Ничего, ничего, Серега! Ты из команды, где Ян и Куделин… Ничего, не повторится, чтобы тебе первому кинули спасательный круг! Жаль, поздно ты обрел свою команду, место нашел…

— Что с тобой? — наклонился Штауб, ощупывал, но его прикосновений я не ощущал. — Встать можешь? Встань, Серж… Прости, я тебя обвинил напрасно! Ты умница, Серж, ты извинишь мою горячность…

Веки склеивало — ну да, лицо в крови, и не могу ответить Штаубу, хотя есть, что сказать.

— Напрасно, Игнатий! — издалека, из того дальнего далека, где остался парнишка с Кузнечихи, грезивший о кортике и «Испаньоле», доносился голос воеводы. — Он сам… сам провел бы нас на судно, те двое сдались бы — своя шкура дороже какой-то баржи! Я же его не для прогулки брал… Мичман, дело за вами. Вам поручаю… Бери мой кольт и кортик. Фамильная реликвия. Великий Петр пожаловал клинок моему предку… Мы прикроем огнем.

Я локтем утер кровь с лица.

Где Якуня? Первым я вспомнил его… Пропал подпасок! Путался только что под ногами, клянчил «ружжо» и будто вознесся на небо — в картузе с переломленным козырьком, с веснушками на продувной рожице.

И нашим, и вашим. Ловок! «В один дых к пристани домчу, стриженая девка косы не переплетет!..»

Мужики укрылись в ложбине. Один лежал в крапиве и чертыхался.

Петруха — босый, в полосатой тельняшке — переметнулся через дорогу.

— Огонь! — скомандовал Штауб. — Не жалей патронов!

Бандиты подняли беспорядочную пальбу.

— Жиг… Жиг! — запели пули с шаланды.

Частил маузер, сухо и отрывисто била драгунка.

— Не жалей патронов, добавь огоньку!

Прижавшись к углу амбара, Штауб стрелял с колена. Револьвер у него Куделина.

— Есть, зацепили! Один остался…

— Сыпь, мужики, — подхватил Игнаха. — Жарь комиссаров!

С баржи отвечала драгунка. Редко, но метко: повысунется кто из-за укрытия — и лежи, сучи ногами!

Цепляясь за бревна, я приподнялся.

Ян… То за дровами, то из-за каюты мелькает выцветшая гимнастерка.

— А-а, — стонал в крапиве раненый, зажимая плечо ладонью.

Отец… Где папа? Я хотел крикнуть — горло как окостенело.

Вдруг взревел буксир, предупреждая шаланду об опасности: Петруха, отбежав подальше от пристани, вошел в воду и вплавь подбирался к барже. Он то и дело уходил под воду. Ручаюсь, с баржи его не видно, да и некогда Яну озираться. Один… Один на барже защитник!

Тревожными, выматывающими душу гудками, заходился буксир.

— Патроны, ваше благородие! — подполз Игнаха: глаза безумные, кольца потных волосьев липнут ко лбу. — Ить не жалели, как приказано.

Штауб заметил, что я немного ожил и шагнул ко мне:

— Берег тебя приятель, но настал и твой час.

Хватка у него железная: скрутил и повел, прикрываясь мною, как живым щитом.

«Ян, берегись… Ян!» — я кричал или только думал, что кричу? Наган бил у самого уха, от пороховой вони перехватило дыхание.

— Подымайся, чудо-богатыри! На приступ… Бего-ом!

Петруха вынырнул. Борт баржи заслонял его надежно. Медленно-медленно он подтянулся на руках, занес ногу на баржу…

Ян… Ян!

Эстонец кашлял, и карабин дергался в его руках. Фронтовик газами травлен, в чем душа, держится! Ой кашлял, весь сотрясаясь. Кашлял и кашлял, а я, тупо глядя на него, тупо соображал: неужто драгунка лучше маузера? Почему он взял драгунку?