Седьмой от Адама

А веселье тем временем нарастало. Пугачёва сменилась Лозой, тот «Самоцветами», и вот уже кто-то из отщепенцев-кочегаров сунул незаметно в беспечный, аполитичный магнитофон кассету с оперой «Исус Христос — суперзвезда», и под мощное крещендо этого неземного хора, завывая и приплясывая, выкатилась вся компания на банный двор. Выкатилась, да так и замерла. Ненадолго — лишь на мгновение застыла она, поражённая увиденным, и тут же с новой силой взмыл вопль восторга, но не умчался ввысь, чтоб задрожали, задребезжали неосторожно приблизившиеся звёзды, а заметался по цирковому кольцу стен, дробясь и множась на рамах и карнизах, отражаясь от гигантского хрустального купола, накрывшего двор. Кто и какой волшебной силой преобразил эту забытую помойку, выбросил копившийся десятилетиями хлам, покрыл загаженную землю сверкающей перламутровой плиткой, вырыл в центре круглый, обложенный голубым кафелем бассейн? Кто, с помощью каких инженерных ухищрений или дьявольских чудес смог осуществить за одну ночь самую сокровенную мечту наивных конструктивистов, бредивших этим? Ведь это он, купол, а не хлебная пайка, виделся им в голодном предсмертном бреду, когда выходил из них последний, уже не согретый внутренним теплом выдох на обледеневшей колымской шконке, — прозрачный, почти невидимый, кажущийся невесомым купол, накрывший банную арену.

Полетели на кафельный пол немногие оставшиеся на чреслах простыни, гиканьем и шумным всплеском сигающих в бассейн тел наполнился двор. И первый же вынырнувший — а был это сатир Стратулат, — с шумом выдохнув из себя остатки жидкости, тоненьким голоском завопил: «Братцы мои! Да ведь это шампанское — полусухое, с пузырьками!» Разбирался, подлец, в шампанском! Разбирался — да не очень. Негде было ему попробовать и не с чем сравнить было то, чем заполнен бассейн. Полусухое — как же! Скажи ещё, крымское! Нет, мелкий бес, — настоящее сухое, французский брют, никогда тобой не виданный! Не кислятина, выдаваемая за сухое шампанское, что перепадала тебе по редким праздникам, а полторы тысячи литров настоящего отменного брюта, из винограда, на северной стороне склона собранного да в известном старинном Доме в Шампани обработанного и выдержанного, плескалось в этом бассейне. А пузырьки… Правильные струйки пузырьков ровными цепочками тысячами поднимались со дна бассейна, разрастаясь и увеличиваясь ближе к поверхности, и вырывались наружу с тихим, добрым шипением… лопаясь, как лопаются легко прижатые языком к нёбу серые упругие зёрна настоящей белужьей… Так и это было: и серебряные корытца с икрой, и сёмга, и балычок просвечивающий розовый, и вазы со свежими не по сезону и невиданными фруктами, да много, много чего ещё стояло на расставленных вкруг бассейна маленьких столиках. И пушистыми, махровыми, ещё не застиранными и не обкромсанными простынями были застелены удобные лежаки. А как шипел на мангале, плевался и брызгал по сторонам злым соком бараний шашлык и пах так, как только и может пахнуть на древесных углях пожаренное настоящим мужчиной мясо. Ах, какой пир пошёл, ах, как по-свински лезли большими ложками в паюсную, как хватали руками нежные ломти сёмги, как стекал жир с шашлыков по подбородкам и капал в бассейн!

Яростная музыка, чавканье и невнятные вопли восторга, визги и плеск падающих в бассейн тел — всё оборвалось, смолкло внезапно, когда погасли вдруг тысячеваттные лампы и прожектора, заливавшие двор мертвенным белым светом, а в наступившем мраке, приближенное линзой купола, засияло, заискрилось над ними сочное, яркое, не по-ленинградски чистое и прозрачное звёздное небо. И тут в замкнутом пространстве двора в наступившей гулкой тишине разнёсся хриплый голос заведующей.

— Две вещи наполняют мою душу всегда новым и всё более сильным удивлением и благоговением, чем чаще и продолжительнее я размышляю о них, — сказала королева и выплюнула в наполовину опустошённый бассейн с шампанским непрожёванный кусок шашлыка. — Это звёздное небо надо мной и то, какая сволочь выключила свет.

Ей никто не ответил, ибо разом вспыхнули все лампы, и придушенный вопль нутряного ужаса глубоким вздохом прошелестел по двору, сдавив, стиснув холодными пальцами горла тех, кто готов был закричать. Через объектив купола, через его гигантскую хрустальную линзу их бесстрастно и внимательно рассматривал Глаз.

Матвей ушёл уже довольно далеко от бани, когда отсвет вспышки бросил изломанные тени на окружающие дома, а секундами позже, когда он уже повернулся, долетел до него и многоголосый тоскливый переплетающийся вой. Над чёрным прямоугольным пятном бани, резко очерченным на горизонте, быстро взметнулся высоко к звёздам яркий и узкий язык пламени. Взметнулся — и пропал. И только край неба над дальними высотками начал светлеть и наливаться розовым соком — на спящий город наваливался новый день.

Не только Матвей — ещё один человек из всего сонного четырёхмиллионного муравейника внимательно наблюдал издалека за баней со своего балкона и, когда увидел столб огня, грустно усмехнулся: