Седьмой от Адама

Только сейчас Матвей обратил внимание, что на токаре были надеты перчатки — светлые, тонкие, кожаные, явно импортные и дорогие. Матвей представился и пожал протянутую руку: сильную, чистую, ухоженную и мягкую — никаких мозолей. Ни перчатки, ни рукавицы ни один токарь, работая на станке, не надевал — по технике безопасности запрещалось, и Матвей хотел было указать на это, но сдержался, решив, что это не его подчинённый. Да и вообще кто кому в этой компании подчиняется, было неясно, так как Корней, пошарив по карманам, вытащил пустую сигаретную пачку и сердито выговорил Никанору Семёновичу:

— Ника, ты сигареты купил? Я ж когда ещё тебе сказал.

— Да, сейчас, сейчас, — засуетился тот. — Ларёк закрыт был. Сейчас куплю.

Всё увиденное настолько не увязывалось вместе, что Матвей решил не ломать над этим сейчас голову, а заняться своими непосредственными обязанностями, тем более что и Никанор Семёнович, нетерпеливо поглядывая то на Матвея, то на часы, тихонько стал подталкивать его к выходу.

Закрыв за собой плотно дверь, Никанор Семёнович ещё раз подтвердил указание охране, что вот этого — он указал на Матвея — пропускать, и заторопился к ларьку, а Матвей побрёл в конторку, отмахнувшись от недоумённых вопросов собравшихся в курилке работяг. Но почитать и даже спокойно посидеть в конторке в этот день ему не удалось. Ни кого-либо из слесарей, ни комплектовщицу, ни тем более их штатного вечно пьяного стропаля Никанор Семёнович за забор не пустил, и Матвею пришлось самому отдуваться за всех. Внутрь, кроме него, было позволено заходить только Зворыкину и мастеру ОТК Порфирьевичу — пожилому, опытному, партийному и жутко говнистому. В цеху его терпеть не могли за жмотистый и склочный характер и за то, что по любому поводу он первым делом мчался жаловаться начальству. Корней останавливался лишь на короткие перекуры и оторвался от станка только на обед, который привезли два солдата, въехавшие на крытом газике прямо в цех через грузовые ворота. Закрытые подносы торжественно пронесли под завистливыми взглядами рабочих через весь пролёт и передали охране. Откуда привезли обед, Матвей не знал, но, судя по блестящим никелированным приборам и накрахмаленным салфеткам, не из их заводской столовой. Что было в меню, он тоже не выяснил — за стол его не пригласили. Фишман, в обычные дни забегавший на участок по два-три раза, не появлялся и, похоже, вообще не выходил из своего кабинета. Дважды он звонил, интересовался, как идут дела, и, выслушав отчёт Матвея, молча клал трубку. К ночи чистовая обточка вкладыша подшипника и его обоймы была закончена, и Корней, получив замеры со стенда, приступил к финальной операции — шлифовке. Он был так же свеж и бодр, как и утром, и Матвей, к полуночи уже едва стоящий на ногах, с удивлением смотрел, как тот, фальшиво насвистывая «Нинку» и поругивая Порфирьевича за неразборчивые записи, настраивает станок. Караул у дверей за это время сменился раза три. Никанор Семёнович отпросился у Корнея поспать в кабинете начальника цеха. Глаза у Матвея слипались. Проверив в очередной раз установку детали и настройку станка и вновь убедившись, что Корней разбирается в этом лучше, чем он, Матвей сказал, что побудет у себя наверху. На что Корней, понимающе усмехнувшись, пожелал ему спокойной ночи. Матвей разложил на сдвинутых стульях ватники, пристроил под голову принесённую из дома подушку и мгновенно отключился.

3.5

Проснулся он уже под утро, в пять тридцать, как просыпался каждый день, только на этот раз без будильника. Проснулся резко, с колотящимся сердцем, вынырнув из странного сна, который будет теперь долго преследовать его, разворачиваясь каждую ночь новой гранью сюжета, бесконечным сериалом, всегда начинающимся с одного и того же места, но развивающимся иначе, отлично от просмотренного вчера. Снаружи было тихо, до начала утренней смены оставалось ещё полтора часа, гул с других участков в конторку почти не доходил, и тут только Матвей сообразил, что и звука от работающего станка Корнея он тоже не слышит. Матвей вскочил и приник к мутному стеклу конторки. На участке было темно. Верхний свет — огромные мощные тысячесвечовые лампы — был выключен. Ещё пошатываясь со сна, он выскочил наружу, спотыкаясь и чуть не упав на крутой лестнице, добежал до выключателей. Лампы не сразу, помигав, неохотно зажглись. Охраны у забора не было, и за полуоткрытой дверью тоже было пусто. И лишь готовые, отшлифованные до зеркального блеска вкладыш подшипника с обоймой подтверждали, что всё это не продолжение его сна.