Седьмой от Адама

— Я вам, мужики, только одно скажу, и больше не приставайте — я подписку давал. Гадом буду, но это был Кузин. Я ж его сто лет знаю как облупленного. Мы ж с ним в один год на завод пришли и дружили семьями. — Порфирьич не стал упоминать, что за эти годы он написал на друга Диму шесть доносов, но это и так все знали. — И не спрашивайте меня, как это сделано. Нам знать такое не положено. Может, какая операция пластическая, как разведчику, может, что ещё, но и говорил он, и работал, и вёл себя ну точно как Кузин. И подшипник шлифанул в точности как Димка, и фаски все, фаски снял как он! А я, мужики, за эти годы так настропалился, что по тому, как деталь обработана, как фаски сняты, вам точно определю, кто из наших токарей её делал. Это ж как почерк — он у каждого свой.

Язык у старика всё больше заплетался, речь стал почти неразборчива, а под конец он уже дремал стоя, и собутыльники, поняв, что больше из него выжать ничего не удастся, быстро допили своё и повели уже едва держащегося на ногах Порфирьича наружу, чтобы посадить на автобус, идущий к дому. Не проспит ли он свою остановку и как доберётся — никого не волновало.

А Матвей остался, не торопясь допил первую порцию, потом взял ещё пятьдесят грамм и бутерброд с килькой и, стоя у замызганного стола, в ошмётках когда-то чищенной тут воблы, сгорбившись, сопоставлял рассказ пьяного Порфирьича со своими впечатлениями.

3.6

Как обычно, он решил в субботу отоспаться, и, как всегда, из этого ничего не вышло. Проснулся он в свои привычные пять тридцать и, проворочавшись без сна почти до семи, вылез из постели. Намечено на день было много, но всё на вторую половину, и занять себя утром Матвею было совершенно нечем. Послонявшись по квартире, покурив на кухне и без толку пощёлкав переключателем каналов на стареньком чёрно-белом телевизоре, он улёгся на диван и стал дочитывать перепечатку про астральную защиту, которую сегодня надо было вернуть Косте Йогу. Встреча была назначена на час дня в садике у «Букиниста» на Литейном. Книга оказалась скучная, первый интерес к незнакомой теме прошёл, и домучивал её Матвей уже из принципа. Но скука победила, глаза закрывались, и неожиданно для себя Матвей заснул и чуть было не проспал. Разбудил его тот же Костя, который перед выходом из дома позвонил напомнить, чтобы Матвей принёс ему то, что обещал. Что именно — он по телефону говорить отказался, рассердился, и Матвею пришлось сделать усилие, чтобы припомнить их последнюю встречу и сообразить, что же он такого посулил Йогу, что тот так разволновался. Вспомнил: это оказалась завалявшаяся со школьных времён замусоленная перепечатка сборника эротических рассказов от Мюссе до Алексея Толстого, или им приписанных. Йог был падок на такого рода писанину и собирал всё, попадавшееся под руку.

Опоздав, как обычно, минут на пятнадцать, Костя плюхнулся на скамейку рядом с Матвеем и вместо приветствия принялся, сопя, захлёбываясь и подхихикивая, рассказывать про новый способ онанировать, который он то ли придумал, то ли где-то услышал. А может, это вообще был анекдот, но в его исполнении всё звучало настолько живо, скабрёзно и достоверно, что Матвей ни на миг не усомнился, что Йог эти манипуляции проделал.

— Ловишь, значит, муху, только живую, конечно, не прибей, и желательно покрупнее. Обрываешь у неё крылышки. Наполняешь ванну, залезаешь и выставляешь наружу из воды только головку члена, и вот на неё-то и сажаешь эту самую муху. Муха бегает по ней, улететь не может и в воду не полезет, а лапками так приятно топ-топ-топ… Такое медленное возбуждение, истинно йоговское… нирвана! А потом, ближе к концу, чуть-чуть глубже погружаешься, только аккуратно, чтоб муху не смыть, так чтобы сверху только маленький островок остался, и когда кончаешь, муха так и улетает на струе…