Седьмой от Адама

К концу рассказа у него закатились глаза, начал дрожать голос, и Матвей испугался, что Йог кончит прямо тут, на скамейке, и приготовился зажать ему рот, если тот вздумает громко и сладко застонать. Всё ж садик, дети вокруг с мамашами, которые чёрт знает что могут подумать, а попадать в милицию по такому поводу, да ещё и с пачкой перепечаток в сумке — хоть и не антисоветчина, а всё равно проблем не оберёшься, — было крайне нежелательно. А ещё представил Матвей йоговскую ванную, в ней Костю, выставившего из мутной, желтоватой воды кончик члена, — и его замутило. Жил Йог, в Матвеевом понимании, по-царски: хоть и в крохотной, но отдельной однокомнатной квартире, неизвестно какими путями ему доставшейся. На этот счёт у общих знакомых было в ходу несколько одинаково неправдоподобных версий, но у Матвея была и своя, подслушанная на лестнице, когда случилось ему прийти чуть раньше назначенного времени. Из услышанного понял он, что квартира была куплена Костиными богатыми родственниками, задумавшими таким образом дистанцироваться от странного и компрометирующего их потомка и крайне сейчас недовольными и его образом жизни, и, как энергично выразился говорящий, «срачем», царившим в квартире. На что жил Костя, также оставалось загадкой, так как на те немногие деньги, которые зарабатывал он размножением на пишущей машинке всякой ерунды (ничего художественного или политического он не перепечатывал принципиально), очисткой и продажей привезённого неведомыми путешественниками мумиё и мелкой спекуляцией всем, что попадётся под руку, прожить было невозможно. А насчёт «срача» возмущавшийся даже смягчил. В квартире не убиралось никогда, по крайней мере с тех самых времён, когда Костя в неё вселился. Впервые заглянувший в туалет Матвей был так шокирован, что лишь остро требовавшее выхода давление в мочевом пузыре заставило его проделать необходимое, но все последующие визиты он рассчитывал так, чтобы и оставаться в квартире недолго, и по возможности до того посетить все туалеты, попадавшиеся по пути. Женщину в этой квартире даже представить было невозможно, и потому в историю про муху Матвей поверил куда больше, чем в Костины занятия йогой. По его мнению, всё ограничивалось чтением и перепечатками самиздата, которые попадали к Косте из неизвестных источников. Ассортимент был широчайший: от самодельных переводов книг по карате, йоге, астрологии, траволечению и голоданию до всякой эзотерики: от госпожи Блаватской до Штайнера. Впрочем, как выяснилось позже, Матвей ошибся и тут — Костя их даже не читал.

Высокий, черноволосый и черноглазый, чуть смуглый Костя был, по мнению общих знакомых, вполне симпатичным парнем, и пользовался бы женским вниманием, если бы не старомодные очки в чёрной пластиковой оправе с толстыми, выпуклыми линзами и мешковатая, мятая, словно с чужого плеча, одежда. И ещё от него странно, каждый раз иначе, но всегда противно пахло. Сам он, видимо зная за собой такую проблему, объяснял это по-разному: то тем, что занят очисткой организма и это запах выходящих через кожу токсинов, то приёмом каких-то специальных веществ, позволяющих ему впадать в нирвану, а раз даже сообщил, что занялся уринотерапией, от чего впечатлительного Матвея чуть не стошнило. Но после посещения квартиры Кости он уверился, что всё гораздо прозаичнее и тот просто грязнуля. Потому и встречаться предпочитал на улице и садиться старался с наветренной стороны.

Просидели в садике они недолго — обменялись принесённым, поболтали. Костя в благодарность за эротику дал ему на неделю свежие перепечатки о пользе голодания и что-то по парапсихологии, совершенно Матвею не интересной. Голодать ему в юности доводилось и без всякого Брэгга, а ни в какую парапсихологию он не верил, но книжки взял — из принципа. Матвей дважды порывался закурить, чтобы перебить Костин запах, который время от времени из-за переменчивого ветерка шибал ему в ноздри, но вспоминал, что идёт уже третья неделя, как он бросил, и удерживался.

Наконец разошлись, и Матвей заодно уж решил заглянуть в «Букинист». Не то чтобы надеялся там что-нибудь хорошее купить — знал, что всё стоящее перехватывается «жучками» на подходе, в подворотне, а уж если что и проскочило, то откладывается бдительными приёмщицами для своих клиентов, — а так, для очистки совести. Послонявшись по магазину и убедившись в очередной раз, что заходить было незачем, он уже направился к выходу, но в последний момент обратил внимание на человека, стоящего спиной к залу у тощих полок с литературой на иностранных языках. Что-то в этой фигуре было знакомо, и, поднявшись на возвышение, где и стояли эти два стеллажа, у которых обычно никого не было, он сбоку заглянул в лицо человека, внимательно изучавшего увесистый фолиант, как показалось Матвею, на старонемецком, на готике, в тиснённом золотом переплёте. Человек, заметивший этот навязчивый интерес, недоумённо повернул к нему голову.

— Корней! Здравствуйте. Как неожиданно, — вырвалось у Матвея.

Человек смотрел на него удивлённо, не раздражённо, но и не улыбаясь.