Седьмая Казнь

Монах на мгновение поднял взгляд на принца Бифальта. Однако принц ничего не увидел в его глазах. Монах смотрел на принца так, словно того здесь не было.

Опустив глаза обратно в пол, монах спросил:

– Будет ли такая победа честной? Вы бедствуете в борьбе, в которой обманом преимущество оказалось на стороне Амики. Будете ли вы оправданы, когда преимущество перейдет на вашу сторону?

– Это будет справедливо, – парировал принц. Но честность заставила его признаться: – Но я понимаю вас. Я обдумал ваш вопрос. Может, вы поймете меня. Неравная победа не будет честной, если она добыта магией. Не может быть чести в мире, пока существует магия. Не может быть чести, пока один убивает другого или овладевает им без опасности для себя самого потому, что жертва его беззащитна. Дары магистрам даются не в равной мере. Те, кто не обладает даром, беспомощны не по своей вине. Монах, я ненавижу магию. Я презираю ее высокомерие. Я не терплю ее силы, развращающей тех, кому она принадлежит. Магия бесчестна. Если бы я мог, я бы избавил мир от нее.

– Но не прежде, – мягко предположил монах, – чем Беллегер победит Амику.

– Да! – отрезал королевский сын. – Я не стану приносить мой народ в жертву моей вере. Я не высокомерен. Амика должна быть сломлена. Она должна сдаться.

Подобрав подол мантии, монах поднялся на ноги. Взгляд его блуждал по полкам шамана, стенам лазарета. Он медленно пошел к выходу.

Правда, у выхода монах еще раз повернулся к принцу. Взгляд его был потуплен в пол.

– Что ж, принц Бифальт, – мягко сказал он, – старший сын короля Беллегера, я буду настаивать на том, что я вижу. Вы утверждаете, что ненавидите магию, но вы обманываете самого себя. Если овладение магией – не самое сильное ваше желание, то уничтожение Амики ничего вам не даст. Равное соперничество – вот что удовлетворит вас. Вы не выберете бесчестье для себя. Вы не выберете бесчестье для своего народа.

Принц Бифальт подавил всплеск гнева.

– И снова нелепость, – возразил он. – Борьба Беллегера – это не только вопрос чести. Она унесла множество жизней. Да, жизней беллегерцев – но и амиканцев тоже. Скажите, вы видели, как Амика обращается со своими людьми? Вы знали, что амиканцы убивают своих раненых после каждой битвы? Вы знали, что они терзают своих собственных детей голодом, жертвуют ими для того только, чтобы сделать из них приманку?

Монах кивнул:

– Я не видел. Это, должно быть, ужасно.

– В таком случае, – заявил принц, – вы пытаетесь судить то, что не понимаете. Я допускаю, что средства борьбы, которые я желаю заполучить, бесчестны. Я признаю бесчестность. Цель, которую я пытаюсь достичь, справедлива. Она необходима.

Вот это удовлетворит меня.

Монах вздохнул:

– Я не сужу, принц. Орден Поклонения Многим никогда не судит. Я только спрашиваю вас. Если дело ваше справедливо, то почему же от службы ему вы приходите в ярость? Вам нужен гнев, чтобы загасить ваше осуждение самого себя? Неужели вы уже развращены?

На мгновение принц застыл, раскрыв глаза. Затем он расхохотался. «Неужели он обвиняет меня – меня! – в том, что я осуждаю сам себя? В том, что я прячу это осуждение за ширмой своего гнева? Он не знает меня».

Принц совершал ошибки. И сознавал их все. Но гнев его не принадлежал к ним. Он был чем-то более честным – он был оправдан. Нескончаемые крушения надежд принца и беспомощность Беллегера оправдывали его. Только безумный не чувствовал бы того же, что чувствует принц, не верил бы в то же самое.

Под смех принца Бифальта монах вышел из лазарета.

Веселье на какое-то время облегчило состояние принца. Оно отстояло его в его собственных глазах. Но оно не разрешило ни один из его вопросов. И когда веселье утихло, принц спрятался за уверенность, он поднял оружие и встал. Если он найдет слугу-провожатого, то отправится с ним к кому-нибудь из заклинателей, который, может, и ответит на его вопросы. А не найдет – вернется в столовую. Он так и не позавтракал. Ему придется сжать в кулак всю свою волю, чтобы не обращать внимания на амиканца.

Впрочем, в одном смысле он не знал себя самого. В самые неожиданные моменты принц вспоминал, что сказал ему Слэк.

«Человек только тогда полностью человек, когда он может войти в каждую комнату своей души и испытать радость».

Почему принца преследовали слова человека, предавшего его и Беллегер?

* * *

Служанка ждала принца в коридоре у дверей лазарета. Она и отвела его обратно в столовую. Хотя принц четко заявил ей, что хочет поговорить с кем-нибудь, кто занимает высокое положение в этой библиотеке – с любым, кто не глух и не нем, – служанка не ответила. У входа в столовую она жестом указала ему внутрь, но не пошла с ним.

Принц Бифальт обнаружил, что зал уже почти опустел. Он видел не более дюжины мужчин и женщин, сидевших далеко друг от друга, и никто из них не был ни Элгартом, ни Амандис, ни кем-либо еще, кого принц знал. Если кто и заметил его, то не подал и вида. Только шум с кухни заверил принца, что он еще может позавтракать.