Сделка (ЛП)

— Ты была настолько безупречна в своем стремлении облегчить мою участь, в том, как вела себя все это время, что я не мог… не осмеливался сделать то, о чем мечтал уже так давно. И это останавливает меня до сих пор. Дай же мне свободу! Я чувствую сейчас твой страх, твою нерешительность, и это мне тоже кажется в тебе прекрасным… Но хочу я другого. Хочу, чтобы ты сама решила — нужен ли я тебе точно так же. Весь. Пожалуйста… Скажи мне правду!

Уже не сдерживаясь, Гермиона рыдала, и слезы текли из широко распахнутых карих глаз крупными каплями.

— Да, — она с трудом сглотнула. — И я освобождаю тебя. Наша сделка закрыта.

На мгновение Люциусу показалось, будто сердце пропустило удар. Но затем он медленно, наслаждаясь каждой мучительной, но и волшебной секундой, опустил голову и поцеловал ее в губы.

Еще никто и никогда в жизни не целовал ее так… искренне. В поцелуе Малфоя смешивалось в эту минуту так много, что внутри у Гермионы что-то невольно замирало. В нем была и нежность, и долго скрываемая страсть, и радость обладания. Он целовал ее так естественно, будто делал это уже тысячи раз, и ей снова захотелось плакать. Только теперь — от счастья. Ведь ни единожды за эти долгие недели они даже не приблизились к поцелую. Ни он, ни она не осмеливались предложить такое личное, такое интимное условие, хотя оба и мечтали о нем уже давно.

И так же искренне отвечая сейчас на его поцелуй, Гермиона как никогда ясно понимала, что и сама безумно жаждет этого необычного, сложного и когда-то совсем чужого ей человека. Жаждет телом, разумом и душой. И все оставшиеся сомнения по поводу его прошлого, его характера, его убеждений или распавшегося первого брака — словом, все то, что мучило и останавливало ее, казалось теперь совершенно неважным.

Она упивалась поцелуем Люциуса Малфоя, как путник, набредший в пустыне на оазис, упивается глотками воды, которая кажется ему сладкой. И выдохнула, когда он оставил ее рот и принялся жадно целовать шею, постепенно опускаясь к ключицам:

— Я освобождаю тебя, Люциус… И хочу тебя. Я твоя, слышишь? Вся твоя…

Именно Гермиона была первой, кто начала раздеваться сама и раздевать Люциуса. Все еще стоя у двери в огромном холле Малфой-мэнора, именно она стянула с его плеч тяжелый старый сюртук, который он носил в тюрьме, и рванула прочь обветшавшую рубашку. С тяжелым шелестом одежда опустилась на пол, а Люциус с Гермионой, все еще продолжая целоваться, уже медленно поднимались по лестнице. Их поцелуи с каждым мгновением становились все более настойчивыми, более ненасытными, и одежда опадала на пол все быстрее и быстрее.

Наконец, поднявшись на второй этаж, они оказались в первой же попавшейся на пути спальне и только теперь, отстранившись, чтобы взглянуть друг на друга, поняли, что уже обнажены.

Потянув Люциуса за собой, она приблизилась к кровати и легла на спину, по-прежнему не отводя взгляда от его фигуры, возвышающейся рядом. Конечно, после трех лет заключения он сильно исхудал, но надо было отдать должное — торс Малфоя по-прежнему выглядел молодым и мускулистым, будто время не имело власти над этим сильным и статным волшебником. А светлая кожа словно светилась в мягком мерцании свечей. И Гермиона восхищалась тем, что видела сейчас перед собой.

______________________________________________________________________

Люциус же пребывал в некоем смятении. Да… Он вернулся в собственное поместье после трехлетнего отсутствия, но почему-то не испытал ни малейшего желания обойти дом, осмотреть и… поприветствовать его. Нет! Единственное, что занимало его мысли (а точнее — кто), была она — Гермиона Грейнджер. Молоденькая волшебница, порожденная на свет обычными маглами, за какие-то несколько месяцев сумевшая стать самой главной женщиной в его жизни. И теперь, когда она лежала перед ним: обнаженная, раскинувшаяся на роскошной постели из шелков и бархата (а не на убогой узкой лежанке его тюремной камеры), Малфой вдруг с огромным удивлением осознал, что никогда еще не видел ничего более прекрасного. И более естественного. Она словно должна была рано или поздно оказаться в этом доме. В его доме. И, черт возьми, он должен был наконец оказаться в ней!

Растянувшаяся на кровати Гермиона кожей ощущала приятное прикосновение великолепного постельного белья, но это волновало ее сейчас меньше всего на свете. Думать о чем-то, кроме возбужденного мужского члена, который увеличивался с каждым мгновением все сильней и сильней, у нее не получалось. Молча, не произнося ни единого слова, она раздвинула ноги, и Люциус понял, что это — приглашение. Самое невероятное, самое эротичное и чувственное приглашение, которое он когда-либо получал от женщины.

Ждать дольше казалось невозможным. Гермиона Грейнджер откровенно предлагала ему себя. Не требуя в ответ никакой информации, не задавая ни единого вопроса. И все, чего она хотела в этот миг, было так чудесно, что у него защемило сердце. Ведь желала она только одного — его.