Сделай ставку и беги

– Первый доктор на деревне? – съязвил Листопад. Он чувствовал себя глубоко уязвленным. Будущее в двадцать пять исчисляется в сутках. Отдаленное – в месяцах. Все, что лежит за пределами двенадцати месяцев, представляется смутным и недостижимым, как галактика. И вот теперь никто другой, как дядька – ближайший человек, беззастенчиво рушит его, Ивана, блестящую будущность, зачем-то вновь отсылая в глухую провинцию. Иван силился понять, что руководит дядькой, не мог и – оттого мучился.

Петр Иванович, пряча улыбку, всматривался в поджатые губы племянника, – читать мысли юного честолюбца было просто и весело.

– Пойми, Ваня, в Москву не вползают. Ее удивить надо. Удивишь – тогда и завладеешь. А доктор из провинции, которому и тридцати нет, никому ничего не должный и никому не перешедший дорогу, – это сильный ход! Такого, как джокера из колоды, сразу на престижную кафедру кинуть можно. А, пожалуй, и с этим не стоит торопиться, – прикинул он, чем еще больше напугал Ивана. – Завкафедрой тоже не уровень. До пенсии застрять можно. Если всё пойдет как задумано, после защиты докторской пригляжу под тебя институтик где-нибудь на Кубани. А уж оттуда – лет еще через пяток – тебе и в Москве цена другая будет!

– Куда уж выше. Рази что прямо в Политбюро, – огрызнулся Иван.

– Кстати! – спохватился Петр Иванович. – Всё это может срастись, только если вистов по партийной линии поднаберешь. Для начала – через комсомол!

– А вот от этого уволь, дядя Петь! «Кивал» да холуев на партсобраниях без меня в достатке. Решили в науку, так давай не блукать. Так, что ли? – неуверенно переспросил Иван: уж больно изменился в лице выдержанный обычно дядька.

– М-да, всякого от тебя, племяш, ожидал, но – чтоб откровенной глупости… – Петр Иванович показал пальцем на опустевшую свою рюмочку. – Гляди, никогда больше ничего подобного не сболтни.

– Да я только тебе!

– Ни мне, ни в мыслях. И – не перебивай! Я тебе правила жизни надиктовываю. В соответствии с твоими же, между прочим, аппетитами.

Петр Иванович поднялся и принялся прохаживаться за спиной Ивана, так что тому поневоле приходилось бесконечно поворачиваться, отчего стул мучительно скрипел.

– Науки он чистой возжелал! – Петр Иванович вернулся на место, пригубил. – А вот, скажем, ты диссертацию защитил. Хороша диссертация? Хороша! А уж подал ты ее на Совете, говорят, на загляденье. Всех уел! А теперь представь на минуту, что выступил ты на бис, вышел из-за кафедры, а, глядь, – на тебе поверх брюк трусы! – довольный удавшейся образностью Петр Иванович хлопнул себя по худощавым ляжкам.

– Причем тут брюки?

– Не брюки, а трусы поверх брюк. Вот скажи, присвоили бы тебе после этого ученую степень?

– Скорее в дурдом бы отправили!

– О! Стало быть, понимаешь, что наука наукой, но существуют еще условности, без которых нельзя. Правила общежития.

Говоря, он подошел к двери, убеждаясь, что дочь не подслушивает. Прикрыл поплотней и все-таки убавил в голосе:

– Партийность – та же условность. Знак лояльности. Как собачья метка на снегу, – свой-чужой. Если б вся твоя мечтательность на колбах да на – что у тебя там? Планетарный обмолоточный барабан? замыкалась, как у отца твоего, – это одно. Но ты-то не того хочешь. Ты себя через науку возвысить жаждешь. Так или нет?!

– Так! – через силу подтвердил Иван. Хоть и неприятно услышанное и по-прежнему раздражала перспектива застрять в провинции, но при всей заносчивости он умел слушать, а потому понимал: то, что втолковывают сейчас ему, и есть истина. И если бы не имел он такого дядьки, то сам бы пришел к ней, но – позже: набив бока и, быть может, безнадежно искромсав собственную будущность.

– Так, дядя Петь!

Взгляд Петра Ивановича оттаял.

– Вот и славно. Тогда начинай завоевывать провинцию, – дядя Петя хмыкнул, собираясь сказать колкость.

– Об одном прошу: держи свое «я» безразмерное в руках. Чтоб другие раньше времени не разглядели, какой в тебе динамит запрятан.

– Так шо ж я могу, если выпирает, – в тон ему пробасил Иван. И, понимая, как польстить, добавил, – то ж наше, фамильное. Рази удержишь…

Тут оба: дядька и племянник, – резко обернулись на звук надсадно вздохнувшей двери. В проеме показалось испуганное лицо оступившейся Таечки, – она-таки подслушивала.

– Я, между прочим, на кухне накрыла, – дерзко объявила она. – Пойдемте вместе отметим!

И, подбавив в голос сиропу, на что всегда поддавался отец, прибавила:

– Все равно ведь не спится.

Бильярдное сукно как предмет земельного права