Сделай ставку и беги

Таечка, в ожидании двоюродного брата-триумфатора, не спала. Потому, едва услышав звонок, как была, в ночной, до пят рубашке, бросилась к двери. Хотя за месяц до того в семье торжественно отметили Таечкины шестнадцать лет, совершеннолетие мало изменило ее. Она оставалась той же порывистой худенькой девочкой с распахнутыми глазенками, какой была и в десять, и в тринадцать. Торопясь, отперла засовы, ойкнула и обмерла: на пороге висела в воздухе огромная, составленная из многих букетов мокрая охапка, из-под которой торчали длиннющие ноги.

– Получай! – произнесла охапка, и в ту же секунду на завизжавшую Таечку обрушился водопад, заливший ее водой и цветами.

– Ванюшка, чертеняка, дай немедленно поцелую, – Таечка, выскочив из цветов, требовательно приподняла ручки и, подпрыгнув, повисла на брате. Он подхватил ее, подбросил осторожно, как подбрасывают большого плюшевого мишку, поднес к лицу, чмокнул в носик.

– В губы, в губы! – требовательно потянулась Таечка. Но Иван с изменившимся лицом вернул сестру на пол. Вслед за его взглядом Таечка скосилась на зеркало и – запунцовела: сквозь вымокшую ночную рубашку просвечивало голенькое тело формирующейся женщины.

– Подумаешь! Мог бы и не заметить, – бессмысленно прикрыв грудь руками, Таечка просеменила к своей комнате, на пороге обернулась. – Хоть и хам, а все равно поздравляю!

Она поспешно юркнула за дверь, тем более, что в коридор уже выходил сам Петр Иванович, с шеей, укутанной шерстяным шарфом.

Листопад-старший специально не поехал на защиту, дабы избежать кривотолков о протекционизме, – свежа еще была память об андроповских временах.

При виде дядьки племянник вытянулся, взбросил руку к несуществующему козырьку.

– Знаю, знаю! – дядя Петя с отеческой улыбкой полководца, обрывающего рапорт отличившегося в бою, замахал руками. – Проходи! Целовать не буду, чтоб не заразить. И даже о черных шарах знаю. Один сам попросил кинуть. Для перцу!

– Надеюсь, самочувствие позволит рюмашку-другую? – Иван, зайдя вслед за дядькой в гостиную, выудил прихваченную бутылку «Камю».

– Самочувствие как раз на поправку, – дядя Петя сорвал шарф, с видимым наслаждением обтер раскрасневшуюся шею. – А вот в ВАКе проконтролирую, чтоб без сбоя. Больно мне второй шар не понравился. И чей бы это шар? Не догадываешься?

– Да пошло оно! Собака лает, наш, Листопадовский, караван идет, – Ваня разухабисто разлил коньяк по рюмкам, приподнял свою и залпом опрокинул.

Прищуренный дяди Петин глаз стреножил разогнавшегося Ивана.

– Эва, как лих. Знаю, что в Плехановку пригласили. Что полагаешь?

– Думаю согласиться, – вообще-то Иван не думал согласиться. В том смысле, что даже не раздумывал, – в двадцать пять лет попасть на престижнейшую столичную кафедру, – ответ виделся очевидным. И все-таки фразу эту «думаю согласиться» он произнес неспешно, – ведь почему-то дядька об этом спросил.

– А ты что, не советуешь?

– Не то, чтобы не советую, – не позволю, – Петр Иванович отхлебнул коньяку, поморщился, неспешно, будто не замечая раздражения племянника, потянулся за ломтиком заветренного лимончика и, обнюхав, опустил в запрокинутую глотку.

Иван ждал. Петр Иванович жевал, хрумкая и причмокивая. Краем слезящегося глаза наблюдал за закаменевшим племянником.

– Научился терпеть, – отметил наконец Петр Иванович, будто тест принял. – А вот ответь-ка мне, племяш, что для тебя важнее: постижение истины или фимиам в случае успеха? От чего больше кайф испытываешь? Только откровенно.

– Так от всего!

– Во-о! Весь ты в этом, – дядя Петя прихлопнул себя по коленям, будто только что получил доказательство собственной гипотезы. – Тебе всё сразу подавай!

– И что с того? – Иван нахмурился.

– Да то, что не вписываешься. Вот скажи, зачем хочешь в Плешку?

– Понятно зачем. Москва! Опять же на виду. Еще годик-другой и – на доктора выйду. Сам говорил.

– А вот не ври! Говорил, что через пару лет можешь до докторской довести, а чтоб доктором стать, – это, извините-подвиньтесь! В Москве на доцента очередь расписана. А уж двадцатипятилетних докторов – такого не было и, поверь мне, не будет. Не теоретическая физика! Можно, само собой, корпеть лет десять, набирать вес в статьях, на конференциях. В тридцать пять квартирка где-нибудь в Чертаново. Под сорок, глядишь, – «остепенишься», а лет в сорок пять – молодым профессором станешь. Желаешь так?

– Еще чего! – понятия «сорок пять» и «молодой» в Иване решительно не совмещались. Как сладкая водка.

– Тогда возвращайся в Перцов.

– К-куда? – Иван поперхнулся.

– В Перцовский сельхозвуз. Назад к Демченко. Для начала на должность и.о. доцента. Наберешь вистов. А через два-три года станешь первым перцовским доктором наук. Я им под это докторский Совет пробью. Своих-то претендентов не густо – не Москва. А кто объявится, отошьем влегкую.