Когда он вернулся к своим, в зеркале увидел человека с сеткой морщин и странно выпачканными волосами. Словно в побелке. Наверное, терся головой о низкую, как в курятнике, крышу сарая, где его держали. Хотел стрясти побелку, но голова закружилась от слабости. Потом помыл голову и понял, что это седина.
Так Санек остался в Афганистане, как когда-то Саша в Германии. А на Родину вернулся Сан Саныч.
Возвращение было горьким. Танюша, добитая неизвестностью о судьбе мужа, стала совсем слабой. «Скорая» приезжала, уже не спрашивая адреса, лишь услышав по телефону испуганный голос Сережи. А потом привыкли к голосу Сан Саныча. Обычно диалог занимал несколько секунд:
– Алле, это «Скорая»?
– Что? Опять? Да едем, едем, держитесь.
Однажды на том конце провода забыли вовремя положить трубку, и Сан Саныч услышал усталый женский голос: «Что? Опять эти? Вот ведь бедолаги».
О переводе на новое место службы не было и речи. Сценарий оплаченного геройства не сработал. Вместо «спасибо» страна предложила Сан Санычу ознакомиться с двумя приказами. Первым приказом Сан Саныча наградили медалью за героизм при исполнении интернационального воинского долга, а вторым – комиссовали. За увечье, несовместимое с несением воинской службы. Произошло это по странной прихоти на девятый день после награждения, как будто поминки справили по офицерскому званию.
А в сорок дней, что тоже положено отмечать в память о покойнике, уже никакого приказа не было. И он, в прошлом военный, а ныне свободный человек свободной страны, купил бутылку водки, отоварил карточки на колбасу, потому что в стране, обремененной интернациональным долгом, колбасу просто так было не купить, и употребил все это, зло и горько, закрывшись ото всех в своей комнате. В компанию взял только баян. Пьяный, он играл, забыв о своем увечье. Ноты проскакивали, музыка заикалась, но «Амурские волны» угадывались.
Танюша тихо подпевала, сидя под дверью на корточках. Она стала маленькой и серенькой, как мышка, которая готова таскать пух из пингвиньих гнезд, чтобы обустроить свою норку. Но проехал бульдозер и разворотил нору. И пухом это не прикрыть. Нужно все начинать сначала, рыть новую нору, а сил нет. Никаких сил нет вот так сидеть и слушать заикающуюся музыку, под которую за дверью плачет ее муж. Она знала, что он плачет, потому что сердце болело как никогда. Вызвать бы «Скорую», но Сережа в школе, а муж занят. Ему нельзя мешать, пусть поплачет. Он самый лучший, самый сильный, самый любимый.
Танюша умерла под дверью, слушая «Амурские волны».
Похоронив жену, Сан Саныч забрал сына и уехал с Дальнего Востока. В Москве тетка оставила в наследство комнату в коммуналке. Вовремя, прости господи, померла. Лучше бы пораньше, но грех так думать. Спасибо и за это.
Отец и сын ехали за новой жизнью, о которой столько мечтала Танюша. Она как будто завещала им этот переезд. Вот через год Сережа закончит школу, и не провинциальную, а столичную, поступит в институт, женится, пойдут внуки. Сан Саныч любил смотреть на Москву глазами будущего деда, с наслаждением примеривался к этой роли. Глаза его разбегались от богатства возможностей. Тут тебе и цирк, и картинная галерея, и разные кружки. В музыкалку он внука ни за что не поведет, там только охоту к музыке отбивают. На Сереже это проходили. Дед сам научит внука на баяне играть. Если уж он без пальца освоился и играет не хуже прежнего, то внучок у него вообще виртуозом станет.
Потом, откручивая пленку воспоминаний, каждый раз хотел закричать в этом месте «Стоп!». Останься они на Дальнем Востоке, может, и обошлось бы, жизнь пошла бы по другим рельсам, минуя черную отметину. Но не остались, уехали с радостью навстречу новой счастливой жизни.
Поначалу все складывалось терпимо. Хозяйственные хлопоты помаленьку вытесняли горе, купировали одиночество. Сан Саныч обзаводился кухонной утварью и осваивал азы кулинарии, каждый раз удивляясь, какой колоссальный труд брала на себя Танюша. А он и не замечал, принимал как должное. Теперь пришло время Сереже не замечать, откуда в доме берутся котлеты и как перегоревшую лампочку сменяет другая. Сан Саныч крутился на разных мелких работах, бегал по магазинам, которые были больше местом для рассказа анекдотов, чем для покупки продуктов, и тихо радовался, что у сына все хорошо.
Тем временем Сережа окончил школу и поступил в институт. В доме стали появляться девочки, и по мелким приметам Сан Саныч понимал, что его Сережа ночует в их мечтах. Хороший парень растет, красивый, добрый, надежный, – радовался отец. И улыбка у него какая-то есенинская, открытая и чуть грустная, не зря Танюша сына в честь поэта назвала.