Счастливые неудачники

Их маленький бизнес шел в гору, смешные и диковинные игрушки разлетались, как пряники в базарный день. Чувствовалось в них что-то родное, знакомое с детства, и вместе с тем это были особенные игрушки, какие-то затейливые и чудные. Покупатели, из любопытства взявшие глиняных чудиков в руки, улыбались и тянулись за кошельком. Редко кто находил в себе силы поставить игрушку назад, на прилавок.

Сан Саныч внешне приободрился, расправил плечи. Стал таскать на работу баян и учить молодых девчонок, помощниц Маруси, старым песням. Глаза его снова заблестели, юмор вырвался на свободу из скорбного плена. Оседлав глиняную коняшку о пяти ногах, он въехал в новую для себя жизнь. Одинокую, но терпимую.

Их предприятие радовало не только покупателей, но и власти. Возвращение к истокам вошло в моду, выставки народного творчества опережали по частоте бывшие партийные конференции. К ним зачастили журналисты, бойко стряпающие репортажи о талантливой художнице Марусе Ивановне и ее верном оруженосце Сан Саныче. Эти репортажи получались слащавые и пустые, но, как ни странно, служили бизнесу прекрасной рекламой. Потому журналистов привечали.

Репортажи сопровождались иллюстрациями. Снимали игрушки, печь для обжига, веселых мастериц. Но самой козырной фотографией был дуэт Маруси и Сан Саныча. Их ставили рядом, всучив в руки по игрушке, будто они два больших ребенка, не наигравшихся в свое время. Сан Саныч пытался увильнуть, но ему объясняли, что он придает фотографии солидность и презентабельность. Внизу шла подпись, все как положено – фамилия, имя, отчество. Мелочь, а приятно.

* * *

Но мелочь оказалась убойной силы. Через несколько месяцев на пороге его квартиры появился высокий красавец с волевым подбородком, произносивший слова с жестким немецким акцентом. Одного взгляда на него было достаточно, чтобы понять, как выглядит «истинный ариец». Он показал затертую газетную вырезку, ткнул пальцем в фото Сан Саныча и уточнил:

– Вы есть мужчина?

– Вы хотите спросить, это есть я? – попытался перестроить вопрос Сан Саныч. – Да, это я. А вы кто?

– Я есть Генрих. И я имею вопрос. Это очень важный вопрос. Я специально приехать из Мюнхен. Вы были в Германия?

– Да, давно. А почему вы спрашиваете?

– Вы знали Марту?

Сан Саныч так на него посмотрел, что Генрих принял это за ответ.

– Марта есть моя мама. Вы есть мой отец, – сказал Генрих так четко, как будто не улавливал нелепости этой фразы.

Сан Саныч не сразу понял. Слишком ошеломляющей и огромной была новость, чтобы вместить ее в себя. И если бы не сильные руки Генриха, он бы свалился, как куль с картошкой. Его «картофельная душа» отлетела в прошлое и вернулась с памятной фразой Марты: «С немецкими женщинами этот случай бывает». Да, так уж сложилась история, что немецкие фрау, случалось, рожали от русских солдат. Марта ему говорила о своей беременности, а он не понял. Не понял и не ответил. И жизнь прожил с незнанием, а она – с обидой. Как это исправить?

– Как она?

– Она умерла. Просила вас найти. Я каждый второй четверг в каждый месяц ровно полчаса искать вас в интернет. Для этого я писать запросы и читать русские газеты. Я читать хорошо, но плохо говорить. Нет практика. Русская газета напечатала ваше имя. Я нашел.

Генрих был рад. И тому, что выполнил волю матери, и тому, что теперь каждый второй четверг месяца у него будет освобождаться по полчаса времени. Он казался совсем чужим.

Но Сан Саныч не собирался сдаваться. Как тонущий хватается за соломинку, он схватился за водку и баян. Других союзников у него не было. Пригласил Генриха в дом, усадил на продавленный диван, достал бутылку и раздвинул меха. Пил, играл, много и быстро говорил. Про свою жизнь на Дальнем Востоке, про Афганистан, про Саида, про смерть жены и сына, про свою жестокую и жалкую страну, про кошку, которая родила в подъезде пятерых котят, про Марусю, которая вернула его к жизни своими игрушками. Генрих ничего не понимал. Но он тоже пил, чуть-чуть подпевал и жадно смотрел на отца, как собака, которая хочет понять хозяина. Совсем как Саша когда-то глядел на Марту, силясь понять ее речь.

Генрих размяк, его арийство стало не так заметно, проступила славянская колодка. Он спрашивал, где находится река Амур. И если это река, то как там могут быть волны? «Это есть поэтический образ или специальная русская река?» И почему река гордится своей страной, а не наоборот? «Здесь перепутана каузальная связь», – настаивал Генрих. Но потом звуки песни примирили его с этой странной рекой, и он пел, не зная слов, мыча и подхватывая окончания. И показывал отцу фотографии детей, мальчика и девочки, неправдоподобно хорошеньких и чистеньких, словно снятых с рождественских открыток. «Это есть внуки».