Осознав, что я оказался совершенно одним в незнакомом мне чужом городе, перед глазами у меня все пошло кругом. Наверное, когда ребенок, который теряется или оставляется взрослыми на произвол судьбы, осознает свое положение, с ним внутри начинают происходить чуть ли не физические болезненные изменения, сопровождающие процесс перестройки его будущей жизни. Он словно переселяется в чужое тело и встает на чужой жизненный путь.
Картину усугубили слезы, и я вдруг почувствовал удушье. Удушье и страх. Какие-то неведомые внутренние силы помогли мне собраться и громко закричать, снова привлекая к себе внимание проходящих мимо незнакомцев. Все это длилось несколько секунд, но и маме они тоже показались вечностью. «Омид! Омид!», закричала она и бросилась ко мне, разведя руки и останавливая потоки толпы, словно Моисей море. Крепко прижав меня к себе, она вытерла слезы с моего лица и стала успокаивать, говоря: «Все в порядке, все в порядке, ты не потерялся, мама здесь, мама всегда с тобой…».
Она смогла успокоить меня, а вот отец потом говорил со мной жестко. Я не знаю, что именно сказалось на моем воспитании: жесткие наказания отца или нежное мамино «я всегда с тобой»?
Этот подкатывающий к горлу ком… Где он был все те дни, когда ситуация казалась безвыходной, когда было основание сокрушаться от ощущения поражения, когда внутренняя борьба с самим собой готова была явным образом перерасти в борьбу со своим ближним? Нет. Именно в такие мгновения, как сейчас — тихие, безмятежные, полные печали и бесконечной любви — спирает горло, начинает учащаться дыхание, а краснеющие глаза покрываются жгучими слезами. И если тебе есть кому показать эти слезы, не стесняясь их и самого себя, ты смело можешь называть себя счастливым человеком.
— Ты спишь? — все тем же шепотом спросил он ее, стараясь более того не тревожить.
— Нет, — ответила она чистым голосом, давая понять, что все это время внимала ему.
— Не будь тебя рядом, такое же удушье одолевало бы меня и сейчас, — пытаясь восстановить дыхание, произнес Омид на выдохе. — Тогда мама была рядом со мной, сегодня — ты. Что бы я без вас делал?
Он погладил ее по голове, поцеловал в лоб и безмятежно закрыл глаза.
— Фуф… Фуууф!
— Что случилось?
— Сон, это был сон — как хорошо… Фууууф!
Омид все еще отходил от того, что он увидел во сне, и на просьбу Ки рассказать его сказал, что сделает это утром. Однако, как это обычно бывает, от потревожившего его полотна, развернувшегося перед ним во сне, вскоре остались лишь бесформенные лоскутки.
— Начало было в тумане, в дымке, в вязкой и липкой дымке, словно я шел в киселе. Я и идти толком не мог — ноги увязали в земле, которую я не видел. Кажется я кричал, но не слышал своего голоса. Помню еще как из этого тумана протягивались ко мне руки и били по голове. Откуда-то возникла боль в груди… Это все, что я помню.
— Жуть! Ну, боль в груди была скорее всего от чего-то, что попало под тебя — рука, одеяло, может телефон попал. Руки били по голове, туман — нет, ума не приложу. Может дыхание нарушилось. Кстати — да, что-то попало под грудную клетку, мешало дышать и вызвало боль. Не переживай.
— Да нет, я и не переживаю уже. Тогда переживал. Сейчас — нет. Эх, придумали бы такую штуку, чтобы можно было сны записывать, а после пересматривать. Хотела бы ты свои сны сознательно пересматривать?
— Не очень. Ты бы тоже не захотел, мне кажется. Там же практически ничего не возможно понять. Какие-то образы, какие-то картины, кто-то что-то делает, причем далеко не все из этого будет стоить того, чтобы пересматривать. Нет, суета это все.
— Зато таких бы вот проблем не было. Хочешь вспомнить сон — посмотрел его. Не понравился — стер.
— Нет, ну лично мне мой сегодняшний сон очень понравился бы, и помню я его очень четко. Я лежу под невысоким деревом с кроной ярко-зеленого цвета — очень яркого зеленого. А вот… — Тут Ки ненадолго задумалась. — А вот интересно: я как будто сейчас сама пересматриваю свой сон — я не запоминала всего этого специально! — все вокруг меня покрыто опавшей листвой желтого, красного, бурого цветов. На мне красное платье, волосы распущены. Я поднимаюсь, словно в постели и продолжаю сидеть на земле. Смотрю вокруг себя и ничего не вижу, кроме таких же деревьев и листвы. Камера быстро отъезжает дальше от меня и вверх, и я понимаю, что нахожусь в огромном стеклянном шаре, рядом — множество других таких же шаров. Один из них наполнен морской водой, и там плавает кит, в другом я вижу город — панельные дома, а вот опять мой шар со мной, сидящей среди деревьев на опавшей листве. Шары наши, словно елочные игрушки, висят на ниточках, и тот, кто держит все эти ниточки — не вижу кто именно — начинает быстро поднимать и опускать эту связку — вверх и вниз, вверх и вниз, вверх вниз — словно хочет ими звонить в колокол… Все.
Ки нахмурилась.