Счастья и расплаты (сборник)

Расправа над поэтом

Он провидцем был и пастырем,
А они ему
Залепили очи пластырем,
Повлекли во тьму.
Хохоча над шуткой плоскою —
все равно, мол, врет! —
Тоже клейкою полоскою
Защемили рот.

«Не сживать же срочно со свету!
Хватит этих мер».
А коль что напишет сослепу,
Как старик Гомер?

В его лирике он победил собственную сентиментальную сдержанность, однако не переходя ту границу эротики, за которой у многих уже идет сборная пошлянка. Как рискованно, но угадчиво вышел он от аллитерации на философию дарованной каждому возможности любить, невзирая ни на какой возраст:

Старость и страсть —
Как эти звуки похожи!
Даже совпасть
Могут морозом по коже.

Сильный и раньше в портретах, он создал самый лаконичный и поразительно хваткий стихотворный портрет Эрнста Неизвестного.

Улыбка неизвестного

Эрнст Неизвестный скалит зубы —
то не причуда, не пустяк.
Ему оскалы эти любы,
Себя он взбадривает так.

Нет, нет, не по-американски,
Светя улыбкой в объектив, —
Так могут делать, скажем, в Канске,
С бутылки пробку открутив.

Он ухмыляется по-волчьи,
Когда находит, что искал.
От одиночества и желчи
Его мучительный оскал.

1996

Вы не забудете ни его Старостина, ни его рыжую вакханку, ни щепоть любви женщины, которая крестит солдатика, словно картошку солит, ни поскрипывание похожего на рассохшееся дачное кресло трона последнего царя, ни фронтового труса, который так старается, чтобы этого никто не заметил, что в конце концов первоначальное притворство становится смелостью. Психологические новые миниатюры Ваншенкина поражают своей тонкостью и сконцентрированностью и, как лоскутки жизни, срастаются в эпическое полотно истории. Из поэта деталей он становится поэтом всеобъемлющим. Внешнее портретирование, в котором был всегда силен, становится портретированием внутренним. Вот, например:

Неузнавание

Не вспомню враз
Сквозь временные расстоянья
Ни глаз, ни фраз —
И угадать не в состоянье.

– Не узнаешь? —
И вздрагивают губы эти,
Почуяв ложь
В моем уклончивом ответе.

Ну что ж, ну что ж.
Ведь жизнь, по сути, на излете…
– Не узнаешь? —
И, помолчав: – Не узнаете?

Один из персонажей Ваншенкина помкомвзвода Синягин учил молодого будущего поэта держать оружие в чистоте:

«От него я услышал впервые известную тогда в армии фразу: «Не можешь – научим, не хочешь – заставим!»… Главным его коньком была чистка оружия. Вообще в училище это было великим священнодействием. Долго, до зеркального блеска, чистишь винтовку, выковыриваешь грязь из каждого шурупчика, потом показываешь командиру отделения и помкомвзводу. Те разрешают смазывать. После смазки снова показываешь, и лишь тогда можно ставить винтовку в пирамиду, открыв затвор и свернув курок».

Но тот же самый Синягин, казавшийся апостолом моральной опрятности, попросив на время удобную походную сумку своего подчиненного, бесстыдно решает впоследствии «приватизировать» ее, хотя такого термина тогда еще и в помине не было. Ваншенкин содержит в независимой опрятности и свою гражданственность, и свою глубоко одинокую личную жизнь, одновременно слиянную со столькими страданиями и все-таки надеждами России на фоне процветающей неопрятности совести.

Свое отношение к политическому хамелеонству Ваншенкин выразил просто, ясно, и эта ясность мне по душе. Тот, кто постоянно ясен, вовсе не постоянно глуп.

* * *

Дождь идет, и землю режет лемех.
Жизнь разделит нас в полях и хатах
Вовсе не на правых и на левых,
А на правых и на виноватых.

1992

Ваншенкин – это классик в затяжном прыжке.

Это мудрость, просветленная опытом. Почему бы нам не взглянуть на жизнь, включая и политику, именно так, тогда бы все упростилось, опрозрачнилось, и все бы стало зна-а-чительно поопрятней.

Письмо Ваншенкину