Савва Мамонтов

О Шаляпине никто еще в Нижнем не знал. Да и откуда бы? Певцу всего двадцать три года, и начало его карьеры было более чем скромным. Он пел в какой-то крохотной бродячей труппе, долго колесил по стране, выступал то в Уфе, то в Средней Азии, то на Кавказе, куда приехал с малороссийской труппой. На Кавказе ему понравилось, и он остался в Тифлисском театре, где оценил его уже знакомый нам Труффи, из уст которого Шаляпин услышал первую похвалу своему голосу:

— Какой кароши колос у этот молодой мальшик! — говорил кому-то добродушный итальянец. Труффи же помог ему в Петербурге устроиться в Панаевский театр. Было это в конце 1894 года. В начале 1895 года Шаляпина услышал Мамонтов и с тех пор не переставал думать о воссоздании оперы и об участии в ней Шаляпина.

А Шаляпин перебрался тем временем в Мариинский театр и был чрезвычайно горд этим. Считая, что достиг предела артистической удачи, он заказал визитные карточки: «Артист императорских театров». Но очень скоро опьянение, вызванное внешним успехом, улетучилось и наступили горькие дни. Газеты ругали его, упрекали администрацию за то, что партию, которую пел только что ушедший на покой знаменитый Мельников, отдали какому-то «музыкально невежественному молокососу». Артисты говорили ему: «Вам надо работать». Но как работать? С кем работать и над чем работать? Этого не говорил никто. К счастью, в гостинице «Пале-Рояль», куда переселился с Охты Шаляпин, он познакомился с Мамонтом Дальским, знаменитым в ту пору драматическим актером, и тот преподал ему первые уроки игры на сцене. Шаляпин понял, что в опере нужно не только петь, но и играть, нужно правильно понять образ, вжиться в него, раскрыть его психологическую сущность. Эти уроки принесли Шаляпину первый успех в «Русалке», где он исполнял партию Мельника. Публика аплодировала, ему поднесли венок. «Но, — вспоминает Шаляпин, — среди товарищей по сцене мой успех прошел незамеченным. Никто не поздравил меня, никто не сказал ласкового слова. А когда я шел за кулисы с венком в руках, режиссер, делая вид, как будто все это не касается его, отвернулся от меня и засвистел.

— Помимо неуспехов моих, — продолжает Шаляпин, — мне противно было ходить в театр из-за отношения начальства к артистам. Я был уверен, что артист — свободный, независимый человек. А здесь, когда директор являлся за кулисы, артисты вытягивались перед ним, как солдаты, и пожимали снисходительно протянутые им два директорских пальца, слащаво улыбаясь. Раньше я видел такое отношение только в канцеляриях… Я перестал гордиться тем, что считаюсь артистом императорских театров».

Кончался сезон 1895/96 года. Как-то в номер, который занимал Шаляпин в «Пале-Рояле», пришел певец Соколов, который был антрепренером в Панаевском театре, и предложил Шаляпину отправиться в Нижний Новгород на летние гастроли. Шаляпин согласился. Он сам был волгарь, родился в Казани, но в Нижнем никогда не бывал. Быстро собрался и укатил на берега любимой своей Волги. В Нижнем он снял комнату у какой-то старухи и тотчас же отправился в театр.

По контрасту с Мариинским театром его поразила товарищеская обстановка, царившая в труппе. Очень скоро, как и следовало ожидать, узнал он, что опера принадлежит не Винтер, а Савве Ивановичу Мамонтову, тому самому, с которым его познакомил в Петербурге Труффи. И Труффи был здесь, в Нижнем, и тот веселый художник Костя Коровин, что был тогда с Мамонтовым в Петербурге, — тоже.

Начались репетиции. И вот теперь только Шаляпин понял, как надо работать над ролью и над партией. Савва Иванович увлеченно объяснял каждому артисту, какой образ должен он создать, как надо играть, как петь. Коровин говорил о том, что такое декорации, как надо гримироваться. И декорации и костюмы — все было не таким, как в Мариинском театре. Шаляпин был поражен, оглушен, он испытывал не ощущавшийся им еще никогда творческий восторг. Каждый день обогащал его, каждая беседа с Мамонтовым или Коровиным казалась откровением, даром небесным. Он жадно слушал, запоминал, старался воплотить это все в жизнь. И Савва Иванович, глядя на увлеченность Шаляпина, на его тягу к знанию, слушая его пение, проникался к нему все большей любовью.

Шаляпин быстро сошелся со всеми артистами, приехавшими с Мамонтовым в Нижний: с Нума-Соколовой и Любатович, Малининым, Беделевичем, Секар-Рожанским. Но энтузиазм совершенно особенного рода вызвал у него приезд итальянских балерин, которых Савва Иванович выписал на время летнего сезона, чтобы исполнять балетные номера в операх. Вскоре экспансивный «Феденька», как начал называть его Савва Иванович, сам выдал секрет своего увлечения балетом, притом самым оригинальным образом. Во время репетиции «Онегина», где Шаляпину предстояло исполнить партию Гремина, он вместо привычных слов пропел:

Онегин, я клянусь на шпаге,
Безумно я люблю Торнаги…