Сара Бернар. Несокрушимый смех

Увы! Увы! Это было слишком прекрасно. И я пустила на ветер все это обрамление, весь этот успех и триумф. Живет во мне некий неукротимый зверь, который не выносит долгой ходьбы мерным шагом. Полагаю, впрочем, и у Вас тоже есть такой недостаток… судя по Вашим письмам…

Позвольте мне рассказать Вам, как это произошло, все эта глупая история, невероятная, фантастическая история. Забудьте на время великую Бернар, непревзойденную трагическую актрису, которую осыпали лестью все властители Европы, и вернемся к некой Саре, артистке и романтичной женщине, которая в тридцать восемь лет влюбилась в двадцатишестилетнего вертопраха. Жак Дамала считался сердцеедом, и действительно был таковым. Он был очень красив. Лицо у него было юное и вместе с тем порочное. Самым поразительным у него был рот: с пухлой нижней губой и вытянутой верхней, сильно изогнутой и очень подвижной, нервной верхней губой, которая непрерывно вздрагивала. Все время хотелось положить руку на этот рот, но не столько для того, чтобы заставить его замолчать, а для того, чтобы избежать его искушения. Ибо это слишком красивое лицо, в силу своего простодушия и порочности, бросало вызов. У Дамала были восхитительная кожа лица, такую мне доводилось видеть лишь у женщин, и совершенно изумительный разрез глаз, прекрасная шевелюра, лепка носа. Будучи чрезвычайно мужественным, он обладал женской грацией и интуицией; было в его глазах нечто такое, что давало понять женщинам: он знает, чего они хотят от него в данную минуту. Он был искусителем и сам постоянно подвергался искушению. Этот мужчина был создан для женщин, для их любви, даже если сам себя не любил, что влекло губительные последствия. Ибо нельзя было сослаться на его прихоти, можно было лишь осознать причиненный им вред; нельзя было назвать его злым, хотя он наносил обиды; нельзя было сказать, что он глуп, хотя он делал глупости; нельзя было сказать, что он навязывает свою волю, но делал он только то, что нравилось ему; нельзя было назвать его ленивым, однако он ничем не занимался; нельзя было назвать его одаренным, но и плохого он тоже ничего не делал. Моя сестра Жанна представила мне его перед отъездом в турне, и я обнаружила у него тот несколько двусмысленный шарм, которым обычно обладали его приятели и который его репутация, на мой взгляд, скорее умаляла. Я никогда не верила в донжуанов. И тем не менее, направляясь в Санкт-Петербург, я знала, что он там, и уже несколько дней мысль о том, что я встречу его, вселяла в меня странное чувство, ощущение некоего ожидания… А между тем я была не одна. Я путешествовала вместе с Гарнье, чудесным Гарнье, который после Анжело радостно и ласково делил со мной и сцену, и постель. Гарнье, кроме всего прочего, был очень хорошим актером, и его ярость при виде того, как Дамала вошел в мою жизнь и какую роль в ней занял, не знала границ. Позже я его поняла. Но в тот момент я, как обычно, сознавала лишь свое желание, лишь свое удовольствие. Признаюсь, теперь, размышляя об этом, я только диву даюсь, до какой степени мои страсти могли быть слепыми, слепыми в отношении других, хочу я сказать, и жестокими, и беспощадными, но что касается меня, то редко, к счастью, непоправимыми.

Дамала был родом грек, а по профессии дипломат. И во второй раз я встретила его во французском посольстве в России. Когда я вошла в зал, он стоял ко мне спиной, но я с первого взгляда узнала его по блеску черных волос. Он был затянут в свой фрак и действительно был самым красивым мужчиной из тех, кого я встречала в жизни, и самым соблазнительным, подумала я, когда он повернулся ко мне и одарил меня сияющим взглядом. Я слышала о его скандалах, о его успехах. Тогда, по слухам, у него была связь с двумя дочерьми князя Ростопчина, двумя сестрами, и их трио вызывало толки всего Санкт-Петербурга. Он держал под руку обеих, и я успела увидеть, как побледнели и та и другая, когда он отпустил их руки и шагнул ко мне. Я опиралась на Гарнье, который не вздрогнул. У мужчин не такая острая интуиция, как у женщин. По крайней мере, в отношении того, что они могут потерять. Зато те, две юные русские, сразу поняли это. Мы с Дамала не промолвили ни слова, мы едва взглянули друг на друга, едва улыбнулись, но уже целиком принадлежали друг другу, во всяком случае, физически. И так было все время, пока длилась наша история.