Я вышла на освещенную сцену, представ перед Парижем, который я так хорошо знала, который любил меня, освистывал, обожал, поносил, сожалел обо мне, жаждал меня и так далее. В глазах Парижа я теперь была самой знаменитой и самой скомпрометированной женщиной. Медленным шагом, с широко открытыми глазами, я вышла на авансцену, пристально глядя в зал и никого не видя. На мгновение воцарилась глубокая тишина (и в эту минуту я воистину ощущала себя воплощением отваги). После мгновенного замешательства дирижер взмахнул своей палочкой, и раздались звуки «Марсельезы»; я начала петь, я начала петь магические слова: «Вперед, сыны Отчизны…»
Я была в голосе, воздух океана укрепил мои голосовые связки, и я инстинктивно тотчас же попала в тон оркестру. Я усиливала звучание голоса, слышала, как он взмывает вверх, более трепетный, более могучий, более чистый, чем когда-либо, потом ширится, взрывается, отодвигает потолок, стены, люстру «Оперы». Я почувствовала, как он преодолел настороженность всех присутствующих, вознесся и покорил их, увлекая за собой. Мой голос, как говорили тогда – мой золотой голос, должно быть, и в самом деле был таким, раз вся толпа, воодушевившись, поднялась и запела вместе со мной во все горло. В конце гимна я раскинула руки, мое платье превратилось в знамя, его синие, белые и красные цвета смешались, слились и обвились вокруг моего тела, словно на статуе славы [36] , и толпа (совершенно обезумев) аплодировала все громче и громче. Это был триумф, исступленный восторг, даже Греви, казалось, был взволнован. А Гамбетта, он просто рычал, будто лев: «Браво, Сара! Браво, Сара!» Зал дважды требовал повторить «Марсельезу», и мы три раза стоя пели ее все вместе, обливаясь слезами и торжествуя. Мы забыли Седан, «Комеди Франсез», Мари Коломбье, Решоффен, Америку, маршала Базена и все остальное, мы примирились – Франция, Париж и я! Ах, то была волшебная минута!
Тем не менее, когда я вернулась за кулисы, колени у меня дрожали. Там я увидела двух трусливых директоров, которые уже ссорились, каждый из них уверял, что именно ему пришла мысль заменить мною Агар!
Вернув себе таким образом мой город и мою публику, я буквально через день отправилась в другое турне, по Европе, тоже нескончаемое, но более пышное и интересное и более разнообразное, чем американское. Если бы Вы читали тогдашние газеты, то узнали бы, что я покорила по очереди Умберто в Италии, Франца-Иосифа в Австрии, Альфонса XIII [37] и так далее. Что, наконец, в каждой столице Европы я опустошила сердце и ларь какого-нибудь короля. Мне трижды приписывали обладание драгоценностями короны, что было, увы, неправдой. Зато правдой было то, что каждый вечер в каждой столице мою коляску, распрягая лошадей, тащили до отеля студенты. Похоже, только один Лист во время своих европейских гастролей имел такой же успех, как я. Да и то, он ведь мужчина…