Сара Бернар. Несокрушимый смех

Задавая себе этот вопрос с несколько большей настойчивостью, чем обычно, я почувствовала, как Жаррет берет меня под руку и ведет посреди путей. С его стороны это был первый ласковый жест. Я с удивлением подняла к нему лицо как раз в ту минуту, когда он наклонил ко мне свое и посмотрел наконец на меня так, как мужчина может смотреть на женщину. Мы долго, очень долго ждали, стоя перед мостом. Надо было раскалить топку добела, машинист должен был найти надежного человека, чтобы вручить ему деньги и адрес жены, надо было дать задний ход, чтобы разогнаться, и так далее. Эти минуты показались мне бесконечно долгими. В поезде я никого не предупредила, кроме «моей милочки», Анжело и сестры, все трое привыкли беспрекословно повиноваться мне, подчиняясь моим прихотям, и без возражений приняли новость, этот новый мой каприз, который мог, однако, стоить им жизни! Они восприняли это с такой невозмутимостью, как если бы я сказала им: «Послушайте! А не покататься ли нам на лодке на озере в Булонском лесу?» Труппу я решила оставить в неведении и, несмотря на некоторые угрызения своей совести, отправилась в конец поезда, на открытую площадку. По крайней мере, я увижу падение, если нам суждено упасть! «Ладно, – говорила я себе, – пускай меня мучают угрызения совести, но если мы разобьемся, у меня их больше не будет! А если проскочим, какие могут быть угрызения!» Возможно, такое рассуждение покажется немного странным, но я и правда так думала. Жаррет вместе с машинистом поднялся на тендер, потом я увидела, как он спустился и вернулся к нам в тот самый миг, когда поезд дрогнул. Он оказался на площадке вместе со мной и моей сестрой, и когда мы тронулись, я заметила, как сестра Жанна инстинктивно схватила его за руку. А он положил руку мне на плечо.

Сначала возникло ощущение скольжения, как бывает, когда поезд набирает скорость на поскрипывающих рельсах, потом по легкому подскоку нашего вагона я поняла, что мы коснулись моста. Мне показалось, что скорость и шум усилились, но сразу сообразила, что меня оглушала стучавшая в висках кровь. Это продолжалось – пересечение моста, – это продолжалось века и вместе с тем один миг. Я вдруг почувствовала, как мост прогнулся под нами, почувствовала, что пол уходит из-под ног, и подумала: все кончено. Впрочем, сестра Жанна в самом деле промолвила упавшим голосом: «Все кончено!» На мгновение рука Жаррета сжала мое плечо, но когда я взглянула на него, то увидела все тот же застывший профиль. Подобно лошади, которая рвется изо всех сил, пытаясь выбраться из зыбучих песков, поезд прибавил скорость, и с чудовищным грохотом наш вагон оторвался от пустоты. Я ощутила, что мы понемногу поднимаемся по склону, и вдруг услышала стук колес по твердой земле в тот самый момент, когда позади нас мост внезапно рухнул, опрокинувшись в ущелье. Должна признаться, меня охватил невообразимый страх. Я закрыла глаза. А когда открыла их, то увидела, что по-прежнему стою прижавшись к Жаррету; я всей грудью вдыхала его необыкновенный, пленительный аромат. Моя сестра исчезла с наших глаз, и руки Жаррета овладели моим телом. Он часто дышал в мои волосы, как человек, изнуренный долгой борьбой, и я поняла, что единственным его противником был он сам. Одно из самых сильных, самых ярких и самых насыщенных воспоминаний моей жизни – это багровое солнце и задняя площадка поезда, где этот мужчина с такой жадностью целовал меня; мы оба стояли в конце поезда, который мог стать нашей могилой и который теперь весело подавал сигналы, мчась по равнине.

Ну, а когда за ужином я сообщила своим спутникам, что они едва не оставили свои кости на дне каньона среди скал, они рассмеялись мне в лицо. Не помогли и свидетельства сестры и «моей милочки». Первую сочли слишком безотказной, а вторую – слишком доверчивой по отношению ко мне. Впрочем, когда я расспрашивала «мою милочку» о ее мыслях в момент пересечения моста, о ее последних мыслях, она простодушно отвечала, что в ту смертную минуту молилась за меня. Это вконец растрогало меня. Стало быть, никто не поверил мне, это должно было бы вывести меня из себя; однако за ужином я все время чувствовала на себе горящий пристальный взгляд моего импресарио, который, как и я, ждал, когда закончится ужин и начнется ночь. С этой минуты Америка для меня стала всего лишь пейзажем, который вклинивался между ночами любви с Жарретом.