Сара Бернар. Несокрушимый смех

В этот момент подле нее я постигла гораздо больше всего, чем тогда, когда она жила полной жизнью. Она подала мне пример мужества, спокойствия и своего рода беспечности перед лицом смерти (такое я мало у кого видела), весьма неожиданной у этой женщины, которая ничего не знала о жизни: усы лишили ее всех радостей женской доли, и однако в минуту агонии она проявила что-то вроде удовлетворенного спокойствия, словно всю жизнь имела все, чего желала. Похоже, нет никакой связи между потребностями, аппетитами человека и пользой, видимыми преимуществами, которые он извлекает из существования. Есть даже несомненное противоречие между предполагаемыми желаниями некоего человеческого существа и их гипотетическим удовлетворением. Я, со своей стороны, нередко встречала людей изголодавшихся, но умирающих с довольным видом, и видела других, которые имели все, но умирали, проклиная день своего рождения.

Мадемуазель де Брабанде умерла, увы, очень быстро, но успела поразить меня в последний раз. Я пришла проститься с ней. Десять монахинь, пребывавших в крайнем возбуждении, окружили кровать, на которой покоилось невообразимо странное существо. У моей бедной воспитательницы, неподвижно застывшей на своем смертном ложе, было лицо мужчины. Ее усы выросли, подбородок обрамляла сантиметровая борода, беззубый рот ввалился, а нос уткнулся в усы. То была ужасная и смешная маска, заслонившая ее доброе лицо. Маска мужчины. Зато ее руки, маленькие и тонкие, были руками женщины.

Молодые монахини были напуганы тем, что, сами того не ведая, держали у себя мужчину. И, несмотря на уверения сестры-санитарки, одевавшей это бедное тело, они дрожали, непрестанно осеняя себя крестным знамением.

Я очень горевала. На следующий день после похоронной церемонии я дебютировала в «Одеоне» в пьесе «Игра любви и случая». Мариво – не моя стихия, он прославляет кокетство, жеманство, а это не мое. И никогда не было моим. К тому же я была такой тонюсенькой. Словом, успеха я не имела ни малейшего, и де Шилли, оказавшийся в тот вечер за кулисами, когда Дюкенель целовал меня в лоб, пытаясь подбодрить, с усмешкой сказал ему:

– Да это игла с четырьмя шпильками по бокам!

Я была возмущена, кровь бросилась мне в лицо, но мне вдруг вспомнился Камилл Дусе и данное ему обещание сохранять спокойствие, и я сдержалась. Впрочем, Дусе сам вскоре подошел ко мне, сказал, что у меня все такой же красивый голос и что второй мой спектакль будет успешным. Он всегда был безупречно любезным, но правдивым, и меня это успокоило.

В «Одеоне» я работала не покладая рук, выучила все роли наизусть и в любую минуту была готова кого-то подменить. Я добилась некоторых успехов, особенно у студентов, которые, не стесняясь, оказывали мне предпочтение. Это был долгий путь, мне он показался очень долгим, но в конце меня ждал успех, настоящий успех…

Феликсу Дюкенелю пришла мысль поставить «Гофолию» [22] , использовав хоровые сочинения Мендельсона. Мне поручили роль Захарии. Репетиции проходили ужасно, просто ужасно, известный актер Бовалле, игравший Иодая, не выдержав, грозно кричал: «Черт побери!» И все начиналось сначала, и опять ничего не получалось. Хоровые партии должны были исполнять ученики консерватории, хоры звучали отвратительно… Внезапно де Шилли словно озарило, и он воскликнул:

– Ничего не поделаешь, пускай эта дурочка (я!..) одна произносит партию хора, думаю, у нее сразу все получится, я слышал, что у нее красивый голос!

Дюкенель молча покручивал усы, чтобы скрыть улыбку. Ну как же, его компаньон сам до этого додумался, вспомнил о малютке Саре Бернар! Стараясь казаться безразличным, Дюкенель снова начал репетицию, но только теперь вместо хора читала я одна. В конце все зааплодировали, особенно ликовал дирижер: бедняга так намучился!..

День первого представления стал для меня настоящим маленьким триумфом. Конечно, маленьким, но все же вполне определенным и полным радужных надежд! Успех на сцене – как это прекрасно, воистину это совершенно упоительно! Публика, завороженная моим голосом и чистотой его звучания, заставляла меня исполнять на бис партию говорящего хора, и наградой мне был гром аплодисментов.

Когда занавес упал, ко мне подошел де Шилли.

– Ты прелестна, – заявил он, обращаясь ко мне на «ты», что меня ничуть не удивило (всякий раз, когда кто-то добивается успеха, вместе с цветами на сцене его удостаивают подобного обращения).

– Ты находишь, что я пополнела? – со смехом ответила я.

Он хохотал до упаду… И с того дня мы обращались друг к другу только на «ты» и стали лучшими друзьями в мире. Юмор разрушает вражду и создает дружеские отношения – разумеется, между его обладателями…