Сапфировый альбатрос

Все кругом тихо хрустело, шуршало: с дуба падали тяжелые лиловые желуди, осыпались сережки с берез, ветельник пустил в просторы свою мягкую паутину, разбрасывала во все стороны пряную мяту полынь…

В утробе земли зарождалась весна.

— Да ты ведь вот такая же осень… Стеша, — прошептал Кирилл, взволнованный неожиданным сходством, и упал на землю, раскинул руки и поцеловал ее.

Через миг, озираясь, он вскочил, боясь, как бы кто-нибудь не заметил его. Но около него никого не было.

Только солнечная тишина спокойно лилась на пламенеющий лес да на подожженные полянки ягодника.

— Экий… развалился, — проговорил он и, повернувшись к Угрюму, посмотрел в большие, навыкате, умные глаза. — Купаться! Пойдем? Ты, рыжий. Только уговор — не утопи. Утопишь, отвечать будешь. Я ведь — о-го-го! Член ЦИКа — раз шишка, секретарь горкома — два шишка. Понял? Ну, заморгал буркалами, — и, сняв с жеребца седло, уздечку, он ребром ладони наотмашь ударил его в бок.

Жеребец икнул, очумело попятился, глаза у него налились кровью, уши плотно прилегли, как у собаки, и даже показался оскал зубов. Кирилл, широко расставя ноги, вскинул кулаки и захохотал. — Ну-ну… озверел! Сунься. По морде дам. Что ж, я с тобой должен шутить, как с котенком? Экий котенок.

Во как народ насобачился сочинять!

Мишель всеми фиброзами своей перековавшейся психики всячески старался приветствовать новых неописуемых людей, подмявших выпоенную какаом бывшую интеллигенцию, но сами новые люди к его славе относились с сильным классовым подозрением.

Слава-де — это палка об двух концах. Никакого такого «просто читателя» на свете не имеется. А имеется наш, пролетарский читатель и имеется читатель не наш, враждебный. А Мишеля будто нарочно оченно сильно обожала эмигрантская белогвардейщина. Он-де единственный излагает правду насчет, какие они фактически есть — советские людишки, какие они жалкие и ничтожные личности и в какой окружающей убогости проживают и располагаются. Да и внутренний враг кое-где осмеливался своим змеиным языком шипеть чего-то такое ядовитое. Тоже насчет того, что Мишель чуть ли не один-единственный в победоносной советской литературе пишет всю унылую правду про советскую жизнь и какой он вследствие этого храбрец!

Даже Вера Владимировна в своем дневничке отдавала ему положенное насчет того, что Мишель дает жизнь как она есть, дает настоящих, всамделишных людишек — массу, он оченно честен в своей работе и оченно смел и завсегда старался прийти на выручку хотя бы семьям несправедливо обиженных и осужденных. А за ее брата даже ходил хлопотать к Луначарскому. Правда, всячески увернулся, когда понадобилось отмазывать любимого сыночка от армии в 1939 году. Ихний Валя, я извиняюсь, схватил пару на письменном экзамене на театроведческое отделение. А на пороге была война, которую Вера Владимировна по-ученому считала атавизмом и преступлением. Однако в окончательном конечном итоге она поняла, что Мишеля нельзя «просить просить» чего-то, потому как у него имеются такие болезненные и ненормальные представления и впечатления, почему из его просьб никогда ничего не выходит.