Сапфировый альбатрос

В его особой грустной усмешке было обаяние неизвестного. Гранатов объяснил:

— Я инженер-строитель. Партия послала меня на КВЖД. Я работал там три года. В Харбине.

— Там ведь японцы, — сочувственно сказала Катя.

— Да… — медленно произнес Гранатов. — Коренное население — китайцы, хозяева — японцы, заплечных дел мастера — русские белогвардейцы. Когда попадаешь в харбинскую контрразведку, не знаешь, где ты — в Японии или в белогвардейском застенке.

Он поднял свои израненные руки и снова грустно усмехнулся.

Комсомольцы придвинулись теснее и молчали. Большое трепетное уважение рождали в них эти бледные руки в шрамах и грустная усмешка — отзвук незабытых страданий.

— Срывали ногти, — тихо сказал Гранатов, — жгли руки каленым железом и выворачивали суставы. Били нагайками, завернув в мокрую простыню, чтобы не было следов…

Тоня вдруг рванулась вперед, схватила его искалеченную руку и прижалась к ней горячими губами.

Гранатов вздрогнул, легкая судорога прошла по его лицу.

Он отнял руку и погладил Тоню по голове.

— Все можно перенести, — сказал он скромно, — вы сами поступили бы так же.

Так чего особенного стоят по сравнению с такими зверскими переживаниями какие-то мелочные перебои, я извиняюсь, со жратвой?

Тоня произнесла целую речь. В том возбужденном состоянии духа, в каком она находилась всю дорогу и особенно после встречи с Гранатовым, перебои с хлебом показались ей первой жертвой, которую она должна принести ради идеи. Ее выслушали вежливо и холодно. Почему-то всем казалось, что Тоне легко агитировать, что она сама не голодна и вообще не может проголодаться так, как другие.

Помогла Клава:

— Герои, да вы приуныли! Подумаешь, два дня потерпеть. Кому будет невтерпеж, приходите, я вам свой ужин отдам, только бы не плакали.

И над ними, с высоты сложенных в кучу ящиков, — отчетливый, ясный, согретый возбуждением голос Вернера:

— Комсомольцы! Не каждому человеку дано сделать в жизни дело, остающееся в веках. Вам это счастье дано.

И вот развернулся кипучий азарт труда: