Сапфировый альбатрос

Добивать побежденных — в этом была глубокая политическая мудрость партии большевиков. Подпевать победителям — в этом была большая житейская мудрость. Но третий Мишель разглядел в этом добитии еще и поэзию. Он не побоялся культурно процитировать самого Саади, был такой азербайджанский писатель: «Неужели надо восстать против прекрасного солнечного света, потому что летучие мыши его не выносят. Пусть лучше тысячи из них ослепнут, чем ради них дать померкнуть солнцу».

Большевики — солнечный свет, интеллигенция — летучие мыши. Нет, и косорукие интеллигенты иной раз на чего-то годятся — пролетарию так красиво не завернуть. Жалко только, что размякшие наследнички тогдашних большевиков оказались не такими твердопламенными. Взяли да признались, что вся ихняя Промпартия была чистой, я извиняюсь, брехней. А ведь так все было политически мудро задумано: самых знаменитых инженеров перестрелять, раз уж они и сами признались, что осушали болота ради удобного передвижения будущих подлых интервентов. А до кого очередь еще не дошла, пущай подожмут свои отсталые хвосты перед напором организованных пролетарских рядов.

За такую политически зрелую позицию третьего Мишеля вроде бы должны были очень сильно приголубить и вознаградить? Не тут-то было! Оказалось, то не вскрыто, другое не отображено. Не вскрыто, что буржуазная интеллигенция является агентурой международной реакции, не показана победоносная борьба наступающего пролетариата с гибнущей, бешено сопротивляющейся буржуазией. В общем, «вредная книга». Вместо роли народных масс показаны интриги правящих кругов. Роман объективно меньшевистский. Самый яркий персонаж — революционер, продавшийся в агенты царской охранки. На что этим фактом намекает роман? Это чего — типичная фигура?

«В большевистском лагере сосредоточено все самое чистое и светлое. Но, к сожалению, профессиональные революционеры написаны суховато, а самой яркой фигурой оказывается филер. И это создает определенный идейный перекос».

А рядом, между прочим, сажают и шлепают и за куда более меньшее. Точнее, вовсе, можно сказать, за просто так.

Третий Мишель кинулся отмываться от пятен, которыми он уже был запятнан с головы до каблуков.

И вот в 1939-м он выдает на гору идейно выдержанную пьесу «Чекисты».

Очень политически правильно выражаются тамошние великие гуманисты.

Дзержинский. Уничтожить десятерых, чтобы защитить жизнь ста тысяч — это ли не самая человеколюбивая арифметика?

Сталин. Новая социалистическая Россия больше никогда не будет бита! Никогда! Русский народ велик и могуч! Народ! Но его побед всегда боялись его собственные цари, помещики, буржуазия: а вдруг он их самих сбросит со своих плеч?

Но это же ж все ж таки пьеса, худ., так сказать, произведение. Вожди, конечное дело, и должны выражаться наподобие плакатов. Но там путается под ногами еще и поэтишка Корнев. Так этот самый Корнев выражается выдержками из бывшего поэта Микулы с «Сумасшедшего корабля». Каким его комически обрисовывают разные евойные знакомцы. Этот поэтишка пробился к товарищу Дзержинскому с клеветническими жалобами: чекисты-де его ограбили!

Корнев. Ограбил ваш человек. Стихотворца Руси-матушки ограбил. Перстни старинные, иконы древние, письмена радонежские. Живу смирно, много ли мужику нужно? Сыскал я клетушку-комнатушку и живу скворцом тихим. Заходи, голубь, осчастливь. На Морской, за углом, клетушка. «Отель де Франс» называется. Стихи почитаю, душой русской писанные. Ах ты, птица, птица райская, дребезда золотоперая… А хочешь Гете прочту, Верлен сыщется. Маракую малость по-басурманскому. Маракую малость. Только не лежит душа. Наши соловьи голосистей будут… Ох, голосистей!

Микулу к тому времени уже расшлепали, так что ему более хуже не будет, можно и посмеяться. Тем больше, что его уже и в томской ссылке выпущали из тюрьмы вследствие паралича половины его тела и старческого слабоумия. Это в пятьдесят-то с небольшим.

А он в своих письмах все причитал по-привычному: