Сапфировый альбатрос

Купчишкам и белячишкам он совсем даже не польстил. Но дерзким победителям было мало рисовать уродами своих врагов, они требовали еще и рисовать красавцами самих себя. И вот обаяшку-то большевика Мальчик-с-пальчик так и не сумел, а может, и не догадался обрисовать. Может, и взять, конечно, было негде. Так что, с грустью должен признаться, не зря его клеймили и лупцевали за непонимание того и сего, за искажение пятого и десятого, а на сладкое еще и за формализм. Какой же это, к черту, социалистический реализм? Глухие и резкие, взятые на черный таинственный запор брови, под которыми маленькие глаза кажутся щупленькими и серыми, но злющими козявками… Камнями под чехлами замусоленной потной кожи выступают тупые увальни-скулы… Мерцают темные и жирные, как нефть, глаза…

Нет, это чего-то не по-пролетарски! Хотя, повторяюсь, все вроде бы идеологически правильно, все беляки и купчишки — урод, я извиняюсь, на уроде сидит и уродом погоняет. Но бдительную пролетарскую критику врагами-уродами не надуешь: а где у тебя красавцы-большевики?

И понесли третьего Мишеля с оплеухи, я извиняюсь, на затрещину. Евойный мир — один сплошной человечий хлев, в котором копошатся уродцы и психопаты, это — эпопея человеческого убожества. Да, в подполье тоже кишит какая-то мерзкая и убогая жизнь, но зачем уводить читателя со светлых улиц и цехов в вонючие подвалы?! Пора наконец найти в себе силы приблизиться к стройным колоннам атакующего пролетариата!

Вон же ж какое славное литературное имя у пролетарского журнала — «Резец»! А что за какая обложка! Разудалый парняга с цигаркой в улыбающихся зубах, с лопатой и кайлом через плечо, с угла на угол перечеркнутый неотразимым лозунгом: «Рабочие-ударники идут на пленум ЛАПП с боевыми рапортами — делать литературу своего класса». ЛАПП — это была такая самая передовая ассоциация питерских пролетарских писателей.

Вон как они четко и бравурно выражаются: «Технология литературного творчества». «Классово обусловленное отношение к действительности». «Изучить технику, овладеть наукой». «Социалистическая реконструкция». «Обострение классовой борьбы». «С пролетариатом или с контрреволюцией».

Обучайтесь, бывшие! Вот вам образец — Демьян Семенов, цикл «Ударники»: «На одном из заводов Донбасса на собрании рабочих литейного цеха обсуждается вопрос о производстве в цехе». Чеканят стройный шаг главнейшие слова современности: «саботаж», «профбюро», «партячейка», «агитпроп», «промфинплан», «соцсоревнование», «ударная бригада».

Это вам не гноеточивая, старая, заштатная Русь! Тут кипит отчаянная борьба за гегемонию пролетарской литературы, широким плечом разворачивается конференция колхозно-совхозных писателей, звенят самые передовые в мире пароли для социально близких: «классовая основа», «на литературном фронте», «чистка», «примазавшиеся», «беспощадно», «дайте портреты ударников!».

Третий Мишель отыскал их аж на самом Беломорканале. В 1937-м тираж был забран и уничтожен, поскольку самые главные начальники сплошь до одного оказались врагами народа. Но, покуда они были друзьями, третий Мишель обрисовывал их с большой политической нежностью: «Его переполняет ощущение, что в нем сосредоточена сила партии, чтобы не дать в обиду до слез дорогих ему людей труда, склонившихся над станком, рубящих уголь, опаленных пламенем горнов, задремавших после трудового дня над учебником механики».

Чекисты — все до последнего славные парняги, простые искренние души, но, если надо, изучают строительное дело так, что затыкают за пояс инженеров-вредителей, и те постепенно перековываются: они-то думали, что им противостоят грядущие гунны, грядущие хамы, а перед ними с наганами культурнейшие люди, желающие того же, что и они: строить, применять свои знания на практике. И вчерашние вредители достраиваются до орденов Ленина.

Даже блатные приносят с воли, что преступности больше нет, все хазы и малины разгромлены, надо впрягаться в общее дело. И они с пилами и кувалдами в руках впервые в жизни ощущают счастье быть кому-то нужными, быть участниками большого дела.

Но третьему Мишелю тоже было маловато воспеть ростки нового — нужно было еще и дотоптать ростки старого. И в год злодейского убийства товарища Кирова, за которое бывшие интеллигенты поплатились в крайне массовидном порядке, третий Мишель в предисловии ко второму изданию первой книги эпопейки «Девять, кажется, точек», с годами разросшейся в эпопеищу «Крушение империи», очень до крайности возвышенно воспел уничтожение отсталой старорежимной интеллигенции: «Октябрь — это начало конца старой, идеалистически мыслившей, „традиционной“ русской интеллигенции»; «Чтобы уметь ценить настоящее, надо презреть прошлое, а чтобы так чувствовать, надо это прошлое (не совсем еще добитое: например — „Промпартия“!) — знать».