Сапфировый альбатрос

А в это время защитник Васьки смертного Марк Рувимович дрожью сжимает слова:

— Убить своего же — это какой-то… или подлинно мученический жест в сторону этой свирепой мужицкой массы… своеобразно христовый жест, или…

Вспомнил: Витос этот самый ласково гладил на улице чужую маленькую девочку:

— Расти, девчурка… для тебя всё… это делаем!

И поцеловал при всех. На улице.

А у Васьки перед тем, как стенку пачкать, зародилось тупое, грузное, как древность: «Год жизни отдав бы за цигарку!»

И наскреблы ему у конвойного серой тютюнной пыли, и оторвав он почти половину газеты без спросу, и, когда скрутил он последнюю «козью ножку», улыбнулись все, и Васька сам: цигарка вышла в аршина четверть. И пока Васька ее смолил, прилетело с телефонной станции одно слово, вернее два: «Харьков… остановить!»

И Васька только на другой год под Слащева голову свою уронил у Перекопа самого.

Такой вот чудовенный случай вышел с цигаркой.

Забористо, забористо начинал третий Мишель, ничего не скажешь. И большевики у него выходили забористые, с глобусами заместо головы.

Да и барышни из бывших тоже особого спуску не давали: