Сандро, не плачь!

В тесных и маленьких комнатах, рассчитанных на четырёх человек, негде было развернуться, поэтому стихи и роли разучивали на кухне, стоя у окна со стаканом крепкого чая в руке... бывало, что и всю ночь напролёт.

Никто и никогда не репетировал перед зеркалом, это считалось признаком плохого актёра - даже на своё отражение в тёмном оконном стекле смотреть было нельзя.

Парные танцы отрабатывали в просторном холле (а накануне выпуска четверокурсники расстилали там одеяла - прямо на полу, раскладывали конспекты и готовились держать ответ перед Государственной аттестационной комиссией, что было пострашнее и посложнее, чем дипломный спектакль).

Случись постороннему попасть ночью в актёрское общежитие - наверняка бы решил, что оказался в дурдоме. И в два, и в три часа ночи, идя по коридору, можно было услышать со всех сторон выразительные монологи, громкое пение или декламацию... Где-то играла музыка - значит, кто-то уже что-то сдал и теперь шумно это празднует. Кое-кто выполнял самые настоящие балетные па (к одной из стен был прибит хореографический станок - ведь артист всегда должен быть в форме). Напротив неработающих лифтов на батареях лежали подушки: сюда студенты приходили погреться в холодное время года, поскольку комнаты плохо отапливались. Тут же объяснялись друг другу в любви - когда всерьёз, а когда и по роли. Короче, спать в общаге было просто нереально!

Но никто не жаловался. В девяностые годы в артисты шли лишь люди, по-настоящему одержимые театром. Они прекрасно понимали, что выбранная профессия вряд ли принесёт им большой достаток... Ну, за исключением тех из них, кто обречён на всемирную славу и известность - ведь при поступлении все они мнили себя будущими "оскароносцами", не меньше.

Мало у кого получалось устроиться на подработку. Профессия актёра была абсолютно несовместима со свободным графиком и сжирала, сжигала всего тебя, без остатка, не оставляя времени ни на что другое.

Кому-то, конечно, помогали родители - по мере своих сил и возможностей. Отправляли посылки с тёплыми вещами, передавали незатейливые продукты - растительное масло, крупы, макароны и тушёнку, домашние закрутки... Нередко иногородних студентов-щукинцев поддерживали их педагоги, подкармливая в самом буквальном смысле.

Взаимовыручка у юных артистов была колоссальная. Пока ещё им нечего было делить... В сложной ситуации (отрывок ли не получался, роль ли застопорилась) всегда можно было постучать в комнату к ребятам постарше - и те обязательно давали ценный совет. В любое время суток.

Белецкий и Кетаван стали в общежитии частыми гостями. Вахтёрша смотрела на их визиты, регулярно затягивающиеся сильно за полночь, сквозь пальцы - понимала, что ребятам нужно постоянно репетировать, готовиться вместе к выступлениям. В перерывах между репетициями они сидели в комнате у кого-нибудь из однокурсников, пили дешёвый портвейн и спорили до хрипоты, обсуждая музыку или фильмы, а также театральные премьеры столицы. В те годы особенной популярностью пользовался спектакль "Лысый брюнет" в театре Станиславского с Петром Мамоновым в главной роли, и время от времени кому-нибудь из них удавалось добыть заветные контрамарки на представление.

Комнаты девчонок украшали вырезки из журналов с фотографиями каких-нибудь западных красоток вроде Синди Кроуфорд, у парней же стены - от потолка до пола - были исписаны автографами прежних обитателей. Попадались среди них, между прочим, и вполне "звёздные" теперь имена...

Сюда не принято было приходить с пустыми руками. Раз явился в гости, то изволь принести хоть пачку макарон, хоть связку бубликов, хоть банку солёных огурцов - таков был негласный закон общаги. Однажды Белецкий притащил аж целый мешок картошки, и у всех студентов был праздник. Мешок этот хранился на балконе и расходовался бережно и экономно - каждый брал себе на ужин по чуть-чуть. Картошку отваривали в мундире и ели, чуть присыпав солью, без всякого масла, обжигая рот и мыча от удовольствия. Впрочем, всё равно уже через неделю заветный мешок опустел...

Когда становилось так поздно, что казалось уже совсем неприличным засиживаться, Белецкий шёл провожать Кетеван до дома - пешком, поскольку общественный транспорт к тому времени прекращал свою работу. К счастью, тётя Нателла жила всего лишь в паре остановок от общежития.

И этот путь вдвоём, по ночному городу, был для него самым счастливым отрезком суток. Он подсознательно ждал того момента, когда они останутся с Кетеван наедине, и чуть ли не с самого утра торопил время.