Самый жаркий день (СИ)

– Во-первых, я с умом принял Ваши слова о коммерческом подходе к войне. Они показались мне не лишенными смысла. Во-вторых, пасть геройски где-нибудь в Пруссии во славу Императора – это одно. А здесь, от рук дикарей… бр-р-р! Нет, ничего честного нет, чтобы умереть тут от рук самоеда в халате со ржавой саблей. Идите передохните, Александра Платоновна. Чую, что это не последний бой на сегодня.

– Даже после этого, – я показала рукой на тела перед валом, – они снова будут атаковать?

– У меня в том никаких сомнений.

Майор оказался прав, и уже через два часа случился новый штурм, оказавшийся даже более жестоким, чем утренний. На этот раз узбекский командир пустил один отряд в обход лагеря, стремясь тайно вывести его к северной стене, но тот был замечен, и внезапная атака инкомодите[3] не стала. А вот туркменские номады снова набросились на центр укреплений, теперь одновременно с главным ударом на юге. Генерал дирижировал обороной, отправляя подкрепления то на один участок вала, то на другой, но все равно в нескольких местах хивинцам удалось преодолеть его, и рубка пошла в самом лагере. Я сама металась вдоль стены, посылая пули вместе со Светом, одновременно молилась, прося Господа и Мани дать мне больше сил, которые, увы, стремительно таяли. Не знаю, какие слова нашел для своих людей узбекский военачальник, но такой сокрушительной паники, как это было несколько часов назад, мне навести не удавалось. Прямо передо мной с вала спрыгнул воин в разодранном халате, уже обагренном собственной кровью, он еще не осознал полученной раны и бросился в мою сторону. Порыв этот остановил Аслан коротким, но хлестким ударом палаша. Черкес удивленно округлил глаза, увидев, что я подняла на него свое оружие, а после благодарно кивнул, когда от моего выстрела впритирку с телом позади рухнул еще один хивинец. Бой шел уже среди палаток, примыкающих к стене, все больше узбеков оказывалось внутри укрепления, пусть большая часть вала еще держалась. И когда мне стало казаться, что дела наши стали совершенно плохи, вдруг из-за наших спин появились свежие, не введенные до этого в битву плутонги. Инфантерия и спешенные казаки ударили в штыки и сабли именно в тот самый миг, который подвесил судьбу сражения в неустойчивость, больше склоняющуюся к врагу. Наверное, генерал Ланжерон асикурировал[4], придерживая резерв для такого момента. С другой стороны, разместить всех на валу все равно было бы невозможно, тем более что наскоки туркмен на другие части лагера не прекращались, и прорыв мог случиться и в другом месте. Появление на стенах свежих солдат окончательно сломило атакующий дух хивинцев, и они снова повернули нам свои спины. Только сейчас им вслед никто почти и не стрелял: силы на исходе были у всей армии. Да и запас пороха и свинца пусть и не показывал дно, но был не бесконечен.

Второй бой дался нам тяжело. Убитых набралось пятьдесят три человека, еще около сотни получили раны разной тяжести. Пусть Нестор и сообщил мне, что все покалеченные смогут встать в строй в ближайшее время, радости это добавляло не много. Я сама еле держалась на ногах, а эйфории в лагере почти не наблюдалось. Лица солдат были встревоженные, все ждали нового штурма. И хотя потери хивинцев были огромные, в строю они пока имели предостаточное количество воинов.

– Барышня, – отвлек меня от мрачных размышлений пожилой солдат. Лицо его было закопчено, только белки глаз ярко выделялись. – Знамо, что силу вы черпаете в ебле, – он совсем смутился, но прокашлялся и продолжил: – Если Вам того надо, то любой из нас готов с Вами.

Сначала я даже не поняла суть этого предложения, а после догадки звонко расхохоталась. Солдат мой смех понял по-своему и принялся лотошить[5]:

– Нет, барышня, не подумайте, все понимают грех такой с еретичкой-ведуньей лечь, но если для дела, то всякий станет! Выберем самого етливого!

К веселью присоединились и все мои охранники, а из моих глаз брызнули слезы, так что я даже задыхаться стала от смеха. Нелепая искренность предполагаемой жертвенности не могла оставить меня равнодушной, поэтому солдатик получил поцелуй в грязную щеку.

– Мон шер, благодарю за столь интересную и трогательную заботу, но не в этом самом сила Мани, а в доброй молитве. И вам всем не помешает вознести хвалы Господу нашему за победы, и что мы живы все еще.

– Вашему богу молиться? – изумился мужик.

– Один он у нас, – повторила я то, что говорила уже сегодня генералу. – Впрочем, не размышляй долго, а благодари Иисуса Назаретского.

Уже на ходу к штабной палатке смех вновь нагнал нашу компанию, а Гриша задумчиво сказал:

– Интересные поверья у народа нашего. За грех считает амур с манихейкой.

– Саму удивило сие.

День клонился к вечеру, и общее впечатление было таково, что хивинцы, получив два жестоких урока, до восхода солнца новых поползновений на лагерь не предпримут. То же мнение высказали и в штабе, но здесь радости было меньше, чем среди нижних чинов. Генерал был напряжен и к моему приходу выслушивал размышления интенданта о нашем положении. И доклад этот оптимизмом наполнен не был.