Самый жаркий день (СИ)

– Позвольте, Александр Федорович! В Петербурге хорошо рисовать красивые планы, но никто не задумался о том, как такую армию прокормить на марше! Вам надо еще через афганские горы переваливать!

– А это бы мы решили, благодарим Александру Платоновну за ее придумку с котлами общими.

Эссен собрал невообразимо мощный по здешним меркам кулак, реквизировал все паровозы и ринулся на юг. К этому времени чугунку протянули уже почти до самого выхода с пустынного плато, туркмены к ней и не приближались, отойдя к своим стойбищам. Эти кочевники явно решили остаться в стороне от борьбы хивинцев, которые перестали платить, и русских, коих в последнее время стало слишком много. Как и их ружей.

Больше всего хлопот доставили лошади кавалерийских частей, и вот здесь кто-то приспособил вагоны для их перевозки. Первым хотели отправить кирасир, но к генералу прорвался штабс-ротмистр Фатов с требованием отправить в авангарде Павлоградский полк гусаров. Полковник барон Оффенберг вбежал в кабинет губернатора вслед за своим подчиненным, извиняясь и пытаясь вытащить оттуда Сержа, но это было невозможно. Тем более что по чину гвардейский штабс-ротмистр приравнивался к его званию, и просто так заткнуть того было никак нельзя. Эссен же вдруг легко изменил свое решение, и гусары первыми загрузились в поезд. В месте сбора мой самоназванный жених едва не прыгал от нетерпения и команду на выдвижение исполнил первым.

– Я ведь готов один был скакать сюда, останавливало только осознание глупости сего.

– Дурак! Сгинул бы почем зря!

– Потому и остался.

Но именно Серж задавал темп, отчего Павлоградский полк оторвался от основной армии, вот только войска хана в этот момент осаждали собственную столицу, и на всем пути не встретилось ни одного хивинского отряда. Гусары с лету ворвались в многострадальный Ташауз, где, кажется, к такому уже привыкли. Барон Оффенберг рекомендовал все тому же городскому голове ворота не закрывать и готовиться принять многочисленную русскую армию, а полк без отдыха двинулся дальше.

По пути разгромили два обоза с припасами, но главная цель – Хива – встретила кавалеристов поной безалаберностью. Никто и не думал выставлять арьергардные посты, конная лава без помех промчалась по улицам и врезалась в тылы штурмующим стены Ичан-Калы войскам. Диспозицию определили сходу, часть полка направилась вырезать атакующих стены, а остальные с Сержем во главе, ударили в спины главным силам Рахим-хана.

– Я сам его зарубить хотел, – жаловался барон генералу Ланжерону. – Как заорет: «За мной!» – и в самую гущу туземцев! И все за ним! Скорость потеряли, рубятся! Никакой дисциплины!

– Я Вам, Федор Петрович, скажу так. Если бы не безрассудство этого гвардейского, то могли бы и не выдержать мы. На тоненькой веревочке судьба боя висела. Провались бы хивинцы в крепость, жертв было бы очень много. В уличных боях сказалась бы численность и ярость, а ярость у них была отменная! Даже графиня наша не могла ее сбить, а уж что она может, то словами не описать.

– Словом в бегство обращает? – ухмыльнулся недоверчиво полковник.

– Не словом, но чем-то таким, что душа в пятки уходит. Вы вот мне не верите, а порасспрашивайте других. На нее сейчас все молиться готовы. Лихая мадмуазель, себя не щадит, весь штурм самый страшный на баррикаде стояла, даже, говорят, супостата сама саблей зарубила.

– Чудны дела твои, Господи, – перекрестился Оффенберг.

– Господа! – окликнула я офицеров. – Вы говорите так, будто меня рядом с вами нет! Это неприлично!