Самвэл

Во двор уже вывели гнедого под нарядной попоной с разноцветными шерстяными кистями. Дюжий конюх крепко держал его под уздцы, но норовистый горячий конь не переставал показывать, на что он способен: громко ржал, храпел, взвивался на дыбы, словно собирался мощными ударами копыт припечатать дерзкого к земле. Но тот железной рукою обуздывал неукротимый пыл скакуна. Другие конюхи обступили их и с живым интересом следили за опасной забавой. А старик Арбак время от времени подходил к гнедому, поглаживал его по холке и отеческим тоном увещевал:

— Ну, полно, полно, не дури!

Самвел подошел, понаблюдал, как играет конь, и повернулся к Арбаку:

— Ты запретил садиться на белого жеребца, а гнедой-то немногим смирнее.

— Это он от радости, — ответил старик и приказал, чтобы копя поводили по двору, успокоили и только потом оседлали.

Конюшня была разделена на несколько отдельных помещений. В одном стояли мулы, в другом — ослы, отдельно — обычные кони, отдельно — чистокровные аргамаки. Самвел пошел проведать породистых скакунов. Главный конюший шел впереди. Они вошли в просторное помещение, настолько длинное, что другой конец его был еле виден. В стойлах рядами стояли скакуны частых кровей, ухоженные, вычищенные до блеска, один краше другого, числом более сотни. Чтобы смирить их буйный нрав, каждого коня крепко привязывали поводьями к толстым железным кольцам, укрепленным по обе стороны стойла. Не ограничиваясь этой предосторожностью, самым злым и норовистым стреноживали задние ноги цепями, хотя каждый был отделен от остальных крепкими деревянными перегородками.

Самвел шел вдоль ряда стойл и внимательно осматривал каждого скакуна. Он всякий раз с огромным удовольствием заходил в эту богатую конюшню, знал, как зовут коней, знал их возраст, родословную, особые приметы и норов. Главный конюший с особой охотой отвечал на вопросы и замечания своего господина, выражавшие глубокое удовлетворение. Молодой князь подходил то к одному, то к другому скакуну, гладил шелковистые гривы. Это радовало конюшего еще больше, как радует любящую мать, когда при ней ласкают ее красивых, резвых детей.

— Похоже, уже пора выезжать коней. А, Завен? — заметил Самвел. — Могут скоро понадобиться.

— Понимаю, господин мой, — отозвался конюший, и его заросшее лицо осветилось добродушной улыбкой. — Князь-отец возвращается. Поди, встречать поедете?

— Да, и с большим отрядом.

— Я так и думал, и с сегодняшнего дня мы начали выезжать их помаленьку. Теперь каждый день будем выгуливать подолгу.

Когда Самвел вышел из конюшни, его конь был уже оседлан. Молодой князь вскочил в седло и пустился в путь.

VIII ОХОТА

С луком через плечо и колчаном за спиною, с длинным копьем в руках Самвел ехал на гнедом скакуне по дороге к Ашти-шатскому монастырю. Резвый конь играл под всадником, делал затейливые курбеты, грыз удила, и на губах его уже через несколько минут выступила пена. Однако он скоро угомонился и присмирел, огорченный, что хозяин не замечает его проделок. Прежде ему не раз доводилось выезжать с молодым князем, и тот обычно всячески поощрял и ободрял своего скакуна. Отчего же сегодня хозяин так невесел и не произносит ни слова? Именно это и огорчило чуткое животное. Ведь в нарядном уборе самого скакуна не было упущено ни одной мелочи, и ничто не могло бы вызвать его недовольства: узда была сплошь разукрашена розовыми кисточками, вправленными в серебряные розетки в форме бубенчиков, шею охватывал серебряный обруч, тоже с бубенчиками, которые мелодично позванивали при каждом движении благородного животного; нагрудник был расшит разноцветным бисером и заканчивался треугольным амулетом, который должен был уберечь коня от злого глаза и от несчастных случайностей; стремена были серебряные, луки седла тоже из чистого серебра, само седло обито барсовой шкурой.

Две борзые, обе одной масти, обе в одинаковых дорогих ошейниках, бежали впереди князя; позади ехали два оруженосца с ловчими соколами.

Слуги тоже дивились молчаливости молодого князя, тому, что он так ушел в себя, не глядит по сторонам и не замечает даже дичи, которая то и дело попадалась им на пути. Дорога тянулась вдоль ущелья, в теснине меж горных склонов, покрытых густым лесом. Лучи солнца не в силах были пробиться сквозь плотные кроны деревьев; ветви протянулись через дорогу навстречу друг другу, сплелись и образовали зеленый свод. Порою ущелье расширялось, и тогда взору открывался зеленый бархат лугов, усыпанный яркими цветами.