Самурай

Когда до рыси оставалось не больше десятка метров и Толька потянулся за ножом, что торчал за голенищем сапога, за спиной раздался выстрел. Ему показалось, что разорвался пушечный снаряд. От выстрела у Тольки что-то лопнуло в ушах. Когда едкий дым рассеялся, зверя уже не было, а на месте, где он стоял, лежал задавленный фазан.

– Промазал?! – Толька с досадой развёл руками. – Такое мясо! Неделю бы жрали! Эх ты, мазила!

Японец отрицательно покачал головой и показал стволами на небо, а потом глубоко вздохнул. С полминуты он смотрел вокруг, а потом, словно вопрошая, тихо произнёс:

– Сона-ни такусан-но ти-ва нан-но-тамэ даро. Сёкудзинся да ё.3 ³– Он хотел сказать ещё что-то, но передумал. С грустью посмотрев на Толькин трофей, тяжело вздохнул и прошёл мимо.

Толька долго обдумывал фразу, потом махнул рукой и, привязав фазана к поясному ремню, потянулся за японцем.

Солнце незаметно скатилось к сопкам. Стоило ему зацепиться за макушки деревьев, откуда ни возьмись, подул ветер. Спавший весь день в глухих распадках, он в считанные мгновения всклочил кроны деревьев, лес вдруг заходил во все стороны и стал седым. Со всех углов нагнало серых облаков. Стало неуютно и темно, как ночью. Словно по заказу заморосил противный мелкий дождь, и за какие-то минуты дорога превратилась в кисель. Идти стало тяжелее. Сапоги проскальзывали, и Толька всю дорогу ругался, натыкаясь в полусумерках на камни. Следом плёлся японец. Оказавшись в темноте, он всё время озирался, наверное, совершенно не представляя, куда ведёт эта лесная дорога. Лишь громадная фигура его проводника, всё время маячившая впереди, позволяла ему не сбиться с пути.

Самому Тольке такие переходы были делом привычным, даже плёвым. Приходилось шагать и не такие пробеги. Мешал рюкзак, но как говорилось в таких случаях – своя ноша не в тяжесть. А так – иди хоть целый день, уже рассуждал Толька, поскольку в поле зрения его была лишь одна темнота. Да и дорога выдалась на редкость весёлой, и было над чем поразмышлять. Не помнил он такого фарта. Встречал, конечно, зверя, будучи без оружия. Бывало, и дрейфил. Но такого не было. Встреча с косолапым его сильно пошатала. Ещё долго после того, как мишка скрылся в чаще, тряслись поджилки. Потом до него дошло, что японец поступил правильно. И вёл себя вполне по-мужски, без суеты. Ни одна жилка не дрогнула, точно робот какой-то, мыслил Толька, зная, как непросто встретиться с медведем на одной тропе нос в нос и не растеряться.

Убивать, конечно, приходилось. И не раз. Уж скольких он переел на своём веку. И ни один медведь не повторял повадки другого. Одни бежали сломя голову в кусты, оставляя свою дрисню на земле. Другие, смертельно раненные, яростно бросались в атаку, наматывая свои кишки на кусты. А третьи и вовсе не замечали его, словно он был пнём или пустым местом. В его понимании медведи были как люди, и у каждого из них был свой характер, свои, как и у человека, причуды и хитрости.

«Если бы выстрелил, – размышлял про себя Толька, – вряд ли убил бы. Кто его знает, медведь на пулю стойкий, как попадёшь. Один от дроби сдохнет, другого с пушки не завалишь. А тогда несдобровать. Да и как стрелять, если впереди человек маячит, готовый разосраться прямо на дороге. Опасно. Да и нельзя».

Поставив себя на место японца, Толька пришёл к мысли, что едва ли поступил бы правильнее. Но за кошку ему всё же было обидно. В ушах по-прежнему стоял звон, словно он проглотил будильник. Но и над этим поразмыслив, он решил, что, может, так и должен вести себя человек в другой стране да на новом месте. Это столбовские жили и пакостили у себя дома, как могли. И сам Толька ничем не отличался от других. А что касается гостя, так что ему рысь, если он заплатил за целого медведя. «И всё же мясо у рыси вкусное, – переживал Толька, отмеряя шаг за шагом в кромешной темноте, – лучше барсучьего будет. А барсучье мясо нежное. Деликатес».

От таких мыслей приходилось Тольке глотать слюнки, вспоминая весёлые времена, запах жаренного мяса и вкус самогонки. В сапогах между тем чвакало и хлюпало, а на душе, как ни странно, было легко и весело. «Не за горами пасека. А там всё, что надо бродячему человеку. Крыша над головой да стена от ветра. Как-нибудь не пропадём».

Не любил Толька без толку шляться по тайге. Было бы дело какое серьёзное! А тут ещё дождь на голову. «Хорошо бы домик был на месте, – переживал он, не видя уже ничего перед собой. – Придёшь, а там пепелище или по брёвнышку разобрали. Сколько пасек брошенными стоят. На глазах таяли таёжные городки. Год, два, и нет пасеки. А через три года и места не узнаешь. Лес всё к рукам приберёт и сделает так, как было раньше. А с другой стороны… Нечего делать в лесу. Кому надо – выкрутится. У костра перебьётся». Но сейчас Толька хотел в тёплое и сухое место. Он уже мысленно растапливал печь, предвкушая все прелести таёжного уединения и покоя.

Впотьмах, уже ничего не разбирая под ногами, Толька влетел в ручей. На сердце радостно ёкнуло. В темноте проглядывали серые пятна шиферных крыш.