Самурай

Пока Толька вливал в себя благородный напиток, его товарищ внимательно следил за всеми его движениями. Лицо его при этом живо реагировало на то, как легко и быстро жидкость исчезает из банки, словно это была простая вода.

–Саккэ, произнёс японец, исправляя неточность в названии напитка.

Толька согласно кивнул, отставив посудину.

–Значит кое что мы всё-таки понимаем, -медленно, и приподняв в изумлении одну бровь проговорил Толька. – Ну, тогда ты бы хоть имя своё сказал, – немного заплетаясь в словах, с грустью в голосе сказал Толька. Он с силой ткнул себя пальцем в грудь, и по буквам произнёс:

– Толя. А н а т о л и й, – повторил он, стараясь, чтобы в слове не было ошибок.

– Утамаро, – коротко ответил японец и сделал небольшой кивок головой.

– Понятно, – протянул Толька. – Так и будем в молчанку играть? Пальцами друг в друга тыкать. Стало быть брезгуешь, – разговаривал сам с собой Толька, втягивая носом воздух, силясь побороть выпитую брагу и мотая головой. – Ух, и крепка же зараза! Говорил же, перестояла. Выгнать бы из её самогоночки. Эх! Зря отказываешься. Против простуды хорошо. От усталости уснуть нелегко будет. А завтра надо быть, как огурчик. Да и обутки у тебя ни к чёрту. Ногам в таких плохо. Смотри, чтобы мозоли не натёрли. Обезножишь.

Он снял с плиты кастрюлю и поставил её на середину стола.

– Хочешь – ешь, а хочешь – не ешь. Мне всё равно. Если жрать не будешь, как следует, копыта отбросишь. Я тебя на своём горбу ташшыть не собираюсь.

Разлив по тарелкам похлёбку, Толька принялся за еду. С большим аппетитом отхлёбывая ещё горячий суп, он в один присест уговорил тарелку и налил добавки.

– На голодный живот спать легко, а на сытый весело, – словно дразнил Толька. – Как говорит мой тятя. Брюхо-то не гусли, не евши – не уснёт. Не стесняйся, сосед.

Заедал салом, а потом ещё выпил бражки и вдобавок проглотил несколько головок чеснока. Через полчаса банка валялась под столом уже пустой, а сам Толька, наетый и напитый, лежал в углу на нарах в одних трусах, накинув на ноги ещё не просохшую телогрейку. Разомлев от удовольствия, явно приняв сверх меры, он что-то бубнил себе под нос, ругая тех, кто уволок с пасеки его кровати. Вскоре он заснул, сотрясая хибарку своим медвежьим храпом, заглушая им шум дождя за окном.

Оставшись один, гость принялся за еду. Потом он попрятал всё в рюкзаки, оставив на столе лишь нож, которым Толька резал хлеб и сало, да кружку с брагой, к которой так и не притронулся.

Он взял в руки тесак, тщательно вытер его от жирных пятен и поднёс к глазам. Повёрнутый к свету, нож идеально отражал блики лампы, отбрасывая свет на почерневшие от копоти стены и потолок. В его форме чувствовался едва заметный изгиб. Лезвие было острым, если не считать нескольких зазубрин, и было отполировано до зеркального блеска. Приглядевшись внимательно, на нём можно было различить радужные разводы. Из-под рукоятки проглядывали тонкие линии какой-то непонятной гравировки, но из-за того, что когда-то по основанию прошлись грубым наждаком, разобрать рисунок было невозможно. Рукоятка была сродни своему хозяину, грубой формы, вытертая за долгие годы её использования руками разных людей, и пропитанная звериной кровью. Такими были и ножны, сделанные из кусков невыделанной шкуры зверя и прошитые сыромятной лентой.

Потом он долго смотрел на спящего. По-хозяйски развалившись на нарах, Толька уже не храпел. Дышал он ровно и глубоко, как младенец.

Оставив нож на прежнем месте, японец вышел из дома. Дождя уже не было. Пелена тёмных облаков клочьями бесшумно проходила по небу, оставляя за собой усеянный звёздами небосклон. Холодный, влажный воздух приятно освежал дыхание. После душной избы ночь со своими запахами и звуками действовала по-особому, обостряя все чувства и мысли. Земля уже не была тёмной. На ней угадывались хозяйские постройки, близкие кусты и деревья, под которыми что-то всё время шуршало и шелестело. Среди травы проглядывала тропа. Он прошёл по ней несколько десятков шагов и остановился. Впереди отчётливо слышались чавкающие звуки, словно кто-то ел. В кромешной тьме, совсем рядом, кто-то ходил по грязи, увязая и чвакая. Вдруг раздался пронзительный звук, похожий на лай, потом зашумели кусты и всё смолкло.

От неожиданности японец вздрогнул. Он прошёл вперёд и едва не угодил в яму. Осветив её своим фонарём, он увидел на мокрой земле множество звериных следов.

Он понял, что забрёл в чужой мир, запретный для него и непонятный. Вокруг по-прежнему было таинственно и тихо, и в этой тишине угадывалась загадочная, непостижимая для ума жизнь. В воздухе бесшумно пролетали невидимые существа. Оглядываясь по сторонам, не решаясь и шагу сойти с тропы, в темноте он с трудом различил маленькое тусклое светящееся пятно. Это светилось окошко дома, в котором, как ему показалось, спал хозяин этого леса.