Самурай

Тихо зайдя в дом, стараясь не скрипеть старыми досками, он медленно лёг на край настила и накрыл себя курткой. Перед глазами по-прежнему стояли ночные звёзды, словно и не было над головой чёрного потолка. На стенах мерцали блики от керосиновой лампы, и с каждой минутой они становились всё слабее и незаметнее. Огонь медленно угасал. Но не прекращалась жизнь за стенами дома. Казалось, весь день дремавший лес просыпался. Слышно было его дыхание, как будто невидимые руки гладили стволы деревьев, а те в ответ на ласку мягко шелестели своими листьями.

Потом кто-то невидимый заглянул в маленькое окошко. Его неуловимое дыхание волной прошло по старым стенам и загасило огонь. Глаза сами собой закрылись, по лицу пробежала лёгкая улыбка, и всё исчезло.

Когда Толька проснулся, в доме было уже светло, японца не было. Его ружьё стояло в углу у входа.

С трудом натянув сапоги на опухшие от вчерашней выпивки ноги, он прогромыхал по дому и вышел на свежий воздух. Небо было чистым, солнце уже выглядывало из-за сопок, от утренней свежести было немного зябко. Сделав несколько резких движений, чтобы разогнать кровь, Толька смачно зевнул, почесал растрёпанную голову и прошёл к ручью.

Утамаро голыми ногами стоял по щиколотку в холодной воде и чистил зубы. От ручья поднимался пар. Не приветствуя, тупо глядя по сторонам опухшими глазами, Толька присмотрел два камня, вокруг которых бурлила вода, опёрся на них руками и сунул в поток помятую голову. Потом он вернулся в дом и убрался после ночи. Когда японец пришёл с ручья, он уже сидел за столом. Его бессмысленный взгляд был прикован к рыжей бабочке, прилипшей к стеклу. На толстой нижней губе висела сигарета, от которой тянулась тоненькая полоска дыма.

– Присаживайся, – указал он рукой напротив себя и подвинул ближе к нему кастрюлю с остатками фазана. – Вчера, это, переборщил я малость, ты не серчай за вчерашнее, – неожиданно начал он, не задумываясь над тем, что его попутчик не понимает и половины того, что говорил Толька. – Не знаю, что нашло на меня. Не привычно без ружья. За собой-то не смотришь. А ты молодец. И правильно, что не стрелял. – Толька негромко посмеялся над собой, покачав головой. – Я-то сперва стреляю, а потом думаю, на кой хрен палил. Привычка. Азарт. Сколь зверя запропастил так. Да и на что нам эта рысь. У неё сейчас, поди, щенки уже. Иначе не ершилась бы.

Утамаро смотрел на Тольку внимательно, и молчал. Тот весело рассмеялся, сунув в рот кусок сала, – скажу по честному, сдрейфил, когда она пошла на меня. Когти-то у неё будь здоров, валялись бы мои кишки сейчас на той дороге и клевали бы их вороны. – Он залез руками в котёл, вытащил остатки фазана и разломил на две части. – Вилок нет, так что извини. Заправляйся как следует. И не морщись. Греть некогда. Холодное тоже вкусно. Маловато, конечно. Вон, хоть сала поешь с хлебом.

Когда Толька очередной раз нарезал сало, японец попросил его нож. Потом он вытащил из рюкзака свой и протянул Тольке. У ножа была красивая, из красного дерева, рукоятка и добротные ножны.

– Это чшо? – Толька внимательно осмотрел красивый замшевый чехол. Потом вынул сам нож, блеснув лезвием. – Грамотно сделано, знатно. Дорогой, наверное? И бриткий, зараза. – Он провёл по острию ногтём и выкатил от восторга нижнюю губу. – Умеют же делать узкоглазые!

Сунув нож в чехол, он вернул его хозяину. Но на это японец замотал головой, делая понятные любому человеку жесты:

– Буцу-буцу кокан. Кинэн-ни4⁴ .

– Ах вон что! Буцу буцу, – смекнул Толька, вытирая от сала свой тесак, – баш на баш, значит, – усмехнулся он, на что японец утвердительно кивнул. – Вот это говно на мой нож?

Утамаро встал из-за стола и, оторвав от стены кусок старой афиши, медленным движением располосовал его на тонкие полоски.

– Не-е, – протянул он. – Таваё гавано на мой найфу.

Толька закатился громким смехом и прошёл по комнате, что-то выискивая:

– Бумагу и дурак порезать сможет, – он поднял с пола ржавый гвоздь и на глазах у японца снял с него хорошую стружку.

– Гляжу, ты уже по-нашему балякаешь. От меня что ли набрался? Это у тебя га-ва-но! – передразнил он и уже хотел сунуть под нос гостя кукиш, но передумал. – Мой нож твоих десяти стоит! На ружо твоё, давай, – он ткнул пальцем в угол и по-хамски рассмеялся. – Чо! Слабо? Я своим гвозди на спор рубил, и хоть бы…!

Услышав мат, японец побледнел, глаза его сделались узкими и колючими, широкие скулы задвигались в напряжении. Он коротко рыкнул, демонстрируя своё явное разочарование, и спрятал свой ножик обратно в рюкзак. Больше за время завтрака он не проронил ни звука. Ещё немного посидев за столом, он молча встал, стараясь не встречаться глазами с Толькой, собрал вещи и вышел из дома.

– Обиделся. Я что ли меняться лез? Хочу соглашаюсь, хочу посылаю, куда надо, – крикнул вдогон Толька. Он сгрёб со стола остатки завтрака, побросав всё не нужное на пол. Потом собрал свои вещи и тоже вышел, подперев дверь чурбаком.

Японец сидел на завалинке и бесцельно глядел в небо.