Сампагита, крест и доллар

Вместе с тем бедность спасла филиппинцев от физического уничтожения и полной испанизации. Это становится особенно очевидным, если сравнить судьбу архипелага с судьбой испанских колоний в Новом Свете, где конкистадоры уничтожили древние цивилизации и физически истребили целые народы. Разумеется, завоеватели на Филиппинах были столь же алчны, как и в Новом Свете, но на архипелаге им нечем было удовлетворить эту алчность. Колония не представляла интереса для любителей наживы, и потому испанцев здесь всегда было относительно немного (в XVI–XVII вв. примерно две трети из них — монахи). Если в Мексике они составляли. до 30 % населения, то на Филиппинах — менее 1 %. Управление обеспечивалось горсткой солдат и чиновников. Браки между испанцами и филиппинками заключались в редчайших случаях. Число испано-филиппинских метисов никогда не было особенно велико, хотя они играли видную роль в жизни страны. Принесенные завоевателями болезни не косили филиппинцев так, как косили индейцев в Новом Свете, потому что население островов и раньше находилось в контакте с населением Евразии.

Для испанцев местные жители были «туземцами», индио (т. е. «индейцами»), филиппинцами они стали именоваться гораздо позднее[12]. Слово «индио» употребляется иногда и сейчас, но имеет ярко выраженный оскорбительный смысл. В тагальском языке существуют производные от него, как правило с отрицательным значением: маг-индио (букв, «быть индейцем»), например, переводится как «обмануть», «пообещать и не сделать». В человеческих правах местному населению отказывалось, оно подлежало эксплуатации наряду с флорой и фауной (лишь обращение в христианскую веру могло поднять его, и то ненамного — над уровнем животных). Колонизаторы не проникали и, за малым исключением, не пытались проникнуть в духовный мир филиппинцев и во всем усматривали только дикость, лень и лживость. Единственное достоинство, которое они отмечали в жителях островов, — это преданность семье. Впрочем, находились и такие, которые заявляли, что в любви филиппинца к детям более звериного, нежели человеческого. «Они верили в то, во что хотели верить, — писал Хосе Рисаль. — Они оскорбляли целую нацию. Они признавались, что не могут видеть в них никаких положительных качеств, никаких человеческих черт. Некоторые их писатели и церковники превзошли сами себя, утверждая, что туземцы не только не способны к добродетели, но даже недостаточно развиты для порока».

Естественно, филиппинцы платили колонизаторам тем же. Еще и теперь кое-где словом пастила — «испанец» филиппинские матери пугают своих детей. Пришельцы казались им порождением злого духа, насланного на них. И все три с половиной века не прекращалась вооруженная борьба против завоевателей.

Наиболее активное сопротивление оказало им население султанатов юга. Испанцы сразу же попытались привести к покорности мусульман Минданао (второго по величине острова Филиппин) и архипелага Сулу, основным занятием которых была морская торговля, мало отличавшаяся от пиратства. Но они не знали, с кем имели дело. Мóро — «мавры» (так называли их завоеватели) сами перешли в наступление: каждый год, используя попутный юго-западный муссон, на лодках, вмещавших от десяти до тридцати воинов и снабженных медными пушками на носу и на корме, они стремительно проносились по северным островам вплоть до Лусона, предавали огню и мечу прибрежные поселения, захватывали пленных, а когда начинали дуть северо-восточные муссоны, возвращались домой с богатой добычей. Неповоротливые суда испанцев, предназначенные для плавания в спокойном Средиземном море, не могли угнаться за легкими лодками моро. Не спасали положение и крепости, строившиеся на юге, куда солдат отправляли в наказание. Дело доходило до того, что при дворе всерьез обсуждали вопрос об отказе от колонии из-за невозможности организовать защиту от мусульман.

В середине XIX в. испанцы обзавелись паровыми судами и им наконец удалось закрепиться на Минданао и Сулу, однако полного замирения они так и не добились. Кстати, и теперь некоторые из 2050 тыс. мусульман не считают себя принадлежащими к филиппинской нации. Они преданы только дато (этот титул сохранился здесь) и привыкли свысока смотреть на христианизированных жителей архипелага, которые покорились завоевателям и даже участвовали в военных столкновениях на стороне европейцев, тогда как они, мусульмане, так и не подчинились. Один из моих знакомых, отрекомендовавшийся потомком (в четырнадцатом поколении) знаменитого дато, наводившего в XVII в. ужас на испанцев, вообще утверждал что подлинные филиппинцы — это мусульмане, а остальные — ренегаты, продавшиеся захватчикам.

Как бы то ни было, но отчужденность мусульман сохраняется. На языках южных племен центральное правительство в Маниле называется «властью чужих людей», что довольно точно отражает отношение к нему. Мусульманский сепаратизм доставляет немало хлопот, случаются нередко и вооруженные столкновения.