Сампагита, крест и доллар

Испанцам не удалось обратить в свою веру и многие горные племена. Надо сказать, что последние враждовали с равнинными племенами еще до прихода колонизаторов. С незапамятных времен между ними происходили стычки, а с христианизацией ряда областей вражда усилилась. Горцы охотились за головами жителей равнин (эта практика еще не вполне изжита).

Но и в покоренных испанцами районах население регулярно поднималось с оружием в руках против завоевателей. Однако восстания подавлялись сравнительно легко: горстка испанских солдат с помощью туземных отрядов (обязательно из другого района) обычно быстро наводила «порядок». Как правило, это были местные выступления против местных же злоупотреблений. Поэтому испанцы смогли создать довольно надежные войска из филиппинцев и те иногда дослуживались до звания капитана. Отдельные движения достигали большого размаха. Восстание на о-ве Бохоль, например, начавшееся в 1744 г. из-за отказа монаха-иезуита похоронить одного прихожанина по христианскому обряду, продолжалось до 1829 г.

Эксплуатация далекой колонии (плавание до нее занимало два года и было сопряжено с опасностью) осуществлялась крайне отсталыми и варварскими методами — она не была связана с разработкой естественных богатств страны, а сводилась к прямому ограблению населения. За отсутствием золота и серебра колонизаторы могли извлекать прибыль только из труда филиппинцев. Испанцы установили на архипелаге систему энкомиéнд, суть которой заключалась в том, что земли с местным населением отдавались под управление испанских солдат и колонистов. Энкомендéрос юридически не становились владельцами земель. Они обязаны были поддерживать порядок и, главное, способствовать обращению жителей в христианство, за что получали право взимать налоги (не без выгоды для себя). Ими облагалось все население в возрасте от 18 до 60 лет, за исключением вождей и их старших сыновей.

С точки зрения испанцев, налоги — они уплачивались либо продуктами, либо трудом и предназначались для покрытия расходов по содержанию колониального аппарата и церкви — свидетельствовали о признании сюзеренитета метрополии. С точки зрения филиппинцев, в обычном праве которых отсутствовало представление о налогообложении, это был прямой грабеж. Раньше в баран-гае все были связаны взаимными обязательствами, что и выражалось в «принципе дележа»: дато и махарлика получали часть урожая, но за это обеспечивали безопасность простого общинника. Теперь же испанцы требовали услуг, ничего не предлагая взамен. Естественно, на них смотрели как на людей, не знающих, что такое «внутренний долг», как на «бессовестных». Кроме того, высокомерие испанцев было совершенно непереносимо для филиппинцев, обладающих гипертрофированным чувством собственного достоинства, постоянно ранило их, задевало самые тонкие струны души.

Население отказывалось платить налоги (один незадачливый энкомендеро доносил в Манилу: «Налог с туземцев собрать не удалось по причине их малого ума и недостаточной вежливости»), убивало испанцев и бежало в горы. Чудовищная алчность и злоупотребления колонистов вынудили испанскую корону отказаться от системы энкомиенд и перейти к прямому налогообложению. Указ об этом вышел в 1721 г., однако, поскольку на Филиппинах (и в других испанских колониях тоже) нередко действовал принцип «повиноваться, но не выполнять», энкомиенды просуществовали дольше — последнее пожалование земли в управление отмечено в 1789 г.

Отрицательное отношение к идее налогообложения не умерло и дает себя знать в наши дни. При отчетливо выраженной ориентации филиппинцев на узкий круг лиц, связанных определенными традиционными отношениями, всякие поборы в пользу государства представляются малообоснованными, почти грабежом. Дело здесь не только в том, что государственные средства тратятся не в интересах трудящихся. Просто сама идея отдавать деньги, не получая за это немедленной компенсации в той или. иной форме, кажется жителю островов неправомерной. Рассуждения о том, что государство неизбежно должно нести расходы, которые могут покрываться исключительно за счет налогоплательщиков, обладают малой жизненной убедительностью — филиппинца до сих пор охраняет прежде всего не государство, а родовой коллектив, общение с которым регулируется моральными нормами здешнего общества. Отношения же с государством осознаются слабее, потому что нормы, их регулирующие, импортированы из-за границы. Они не имеют силы традиции, лишены глубоких корней в обычном праве, и нарушение их не вызывает всеобщего осуждения: комплекс хийа в данном случае не затрагивается.

Негативное отношение к государству тем более объяснимо, что на всем протяжении истории страны последнее представало как насильственное, как навязанное иноземцами и противоречащее интересам местных жителей начало. Фактически оно было привнесено испанскими завоевателями. Поэтому неприятие государственной власти — власти чуждой, не выросшей органически из филиппинского уклада жизни, — едва ли могло исчезнуть.