Самосожжение

Вот, стало быть, в какой момент жизни семейства Гея сработает сатанинское устройство Эдварда Теллера.

Бесшумно.

Чисто.

Итак, в полном соответствии с модной ныне гипотезой о самоповторяемости, чрезвычайно обнадеживающей, что и говорить, ставшей как бы аксиомой, Гей заменял теперь произвольную самоповторяемость, цикличность которой, возможно, растягивается на века, прогрессивным поточным методом принудительной повторяемости с помощью соответствующих сугубо материалистических, отнюдь не метафизических сил.

В данном случае с помощью собственных записей.

Которые хранились в Красной Папке.

Как бесценные уроки графомании.

Ах, если удалось бы, сказал себе Гей, в будущем воссоздать лишь то, что было правдой!

Какая прекрасная жизнь установилась бы на планете!

ОБЩЕСТВО ВСЕОБЩЕГО РАЗВИТОГО СОЗНАНИЯ.

Что, разумеется, не одно и то же, когда говорят про ОБЩЕСТВО РАЗВИТОЙ СИСТЕМЫ, например капиталистической, которую в таком случае проще называть империализмом.

Что касается первого случая, то формулировка здесь тоже предельно лаконичная: КОММУНИЗМ.

Да, но, может быть, именно с этого все и началось?

С НЕУМЕНИЯ ГОВОРИТЬ С ЛЮДЬМИ ЯЗЫКОМ ПРАВДЫ…

Увы, Ева лгала Адаму, а потом и Эндэа, и не только этим двоим, и незаметно для себя Адам стал врать Еве, а потом и ее подруге, и не только им.

Да, но кто обманул первым — Ева или Адам? Адам или Ева?

Нет, сказал себе Гей, не это главное.

Истина, как он думал теперь, в другом была. Действие жизни зависело не только от Адама и Евы, но прежде всего от многих других причин. В том числе социальных и политических. От международной обстановки в целом. Такие дела. И Адам как ученый не мог не понимать, что историческая правда в его стране, скорее всего, недоступна для воссоздания ее в будущем из атомов и молекул.

И когда уже поднялись на вершину, Гею показалось, что в розовом небе над ними во все стороны света идут ракеты.

Но взрывов, которые могли бы внести существенные мазки в пейзаж, пока еще не было.

К портрету, на земле выложенному, они подходили по одному, будто к финишу, с интервалом в минуту.

Силы у всех были разные. Неодинаковым было и душевное состояние.

Но каждый, прежде чем присесть, перевести дыхание сначала осматривал то, ради чего проделал немалый путь и нелегкий подъем, а потом обходил по кругу и само место, как бы наглядно разделившее мир, Европу, на два лагеря — как говорят и пишут.

С одной стороны был Восток, родина Ленина, социализма, коммунизма, а с другой стороны был Запад, логово капитализма, империализма, фашизма, ну и так далее.

Тут было о чем подумать.

— Ты не находишь, — сказал Мээн с гордостью, — что наш, там, в Лунинске, больше?

— Да, — сказал Гей. — Конечно.

— И выразительнее.

— Да…

— И камень там, у нас, получше…

Гей уже будто не слушал Мээна.

Имя Ленина, думал он, если и допустить, что все библиотеки, все книги мира сгорят в одночасье в ядерном пожаре, в любом случае останется на века, на тысячелетия, как наскальные рисунки первобытного человека. Портреты Ленина и подписи ЛЕНИН, выложенные из камня там, в Лунинске, на вершине одной из самых высоких гор Сибири, и здесь, на Рысы, на вершине одной из самых высоких гор Европы, останутся наверняка даже после мировой ядерной войны.

Впрочем, такие портреты, наверно, есть и на других горах.

Их могут выложить и на вершинах Килиманджаро и в Гималаях, если к моменту начала всеобщей ядерной войны их там успеют выложить.

— А я тебе письмо написал… — вдруг услышал Гей.

— То есть как?

— Не знаешь, как письма пишут, что ли?

— Когда написал? — не понял Гей.

— Да еще весной.

— Я не получал.

— Я знаю… — Мээн достал из кармана сложенный вчетверо листок. — Не успел отправить. Закрутился! А потом эта поездка подвернулась. Думал, в Москве тебе передам…

— Что-то очень ценное?

— Стихи… — смутился Мээн.

— А! — Гей как бы зауважал Мээна. — ТАЛАНТ ЕСТЬ НАЦИОНАЛЬНОЕ ДОСТОЯНИЕ. Копирайт…

— Да ладно тебе смеяться!

— Это не я сказал.

— Но мог бы сказать и ты?

— Кто бы мне дал слово?

— Ну да, — хмыкнул Мээн. — Тебе дай слово, а ты потом будешь настаивать, чтобы оно с делом не разошлось.

— Теперь это лозунг времени. ЕДИНСТВО СЛОВА И ДЕЛА.

К ним прислушивались.

— А вы могли бы почитать свои стихи? — спросил кто-то.

— Прямо здесь? — еще больше смутился Мээн. — Удобно ли это? — Он выжидательно посмотрел на Гея, но тут же добавил: — Впрочем, стихи у меня, можно сказать, антивоенные, животрепещущие, так что, я думаю, можно…

Все сомкнулись в круг, в центре которого оказались Мээн и Гей.

— Только сначала будет проза… — вдруг сказал Мээн. — Проза жизни… — Он огляделся, приметил камень и встал на него, приосанился. И начал читать письмо:

Здравствуй, Георгий Георгиевич, а также вся твоя семья и лично Алина! Большое спасибо тебе за поздравление с юбилеем. Ты уж меня прости за долгое молчание. Слишком тяжелая была зимовка этого года, а весна еще хуже…