Самокрутка

Действительно, Анюте было на столько хорошо дома, т. е. в девичестве, что сначала мысль об замужестве и в голову ей не шла. Отец её обожал, родственники и самозванные тётушки за ней ухаживали и баловали на все лады. День её именин или рожденья был пиром и торжеством чуть не на всю Москву... А вздыхателей и "махателей" за ней, т. е. ухаживателей, были десятки. Но чем более их было, тем менее они интересовали княжну. Все тона один лад, со сладкими словами и глупыми вздохами! Ни одного ещё не отметила и не отличила княжна своим вниманием.

Иногда она даже горевала, что такая "чудачливая да прихотливая" уродилась, что не может найти себе по сердцу ни одного молодца.

Нянюшки и мамушки, которых было при княжне с малолетства её, конечно, не мало, утешали своё "дитятко золотое", что стало быть её суженый ещё не явился. И "дитятко" верило до поры до времени, пока наконец сердце не встрепенулось и не подсказало:

— Вот он!..

А случилось это — год тому назад. И странно так вышла всё, что само балованное дитятко не могло отдать себе ясного отчёта об этом перевороте в её жизни. Один лишь нрав девушки, наследованный видно от матери и южных предков, мог служить объяснением. Или же чудачество и упрямство, т. е. своеобразность характера её отца сказалась и в ней.

В самом деле, тут было что-то странное, по внезапности и силе вдруг сказавшейся и быстро разгоревшейся страсти. Будто невидимая и властная над её сердцем рука указала ей суженого и повелела любить. Чрез несколько дней после тайного душевного признания самой себе, княжне казалось, что она уже давно любит этого человека, давно знает его за своего суженого, посланного ей судьбой.

А что сделал "он", чтобы победить её сердце? Ничего! Он первый не обратил на неё никакого внимания, будто не считал за девицу, будто не видел её красоты, а любовь её к себе даже не понял... её горящий лихорадочно взгляд, её слёзы и её грусть принял за хворость или прихоти и чудачества избалованного ребёнка. А между тем, не любя, он завладел и властвовал ею. Его слово было ей законом и она повиновалась как рабыня, а он привык к этому повиновению и не дорожил им.

Но это длилось не долго. Её огонь сообщился и ему наконец.

Теперь вся жизнь княжны сводилась на ежечасные помыслы о любимом человеке, который и сам вполне и нераздельно принадлежал ей.

Разлука, почти годовая, только усилила страсть. При мысли, что "милый" может изменить, полюбить другую, княжна ещё более любила его и кляла злую судьбу.

А не будь одинокая в доме, балованная отцом Анюта — баловнем всех родных и знакомых — быть может всё случилось бы иначе.

Она страстно и порывом, вдруг, полюбила единственного человека, который, не обратив вначале на неё внимания, не только не исполнял её прихотей, но даже держал себя с ней несколько резко, надменно и презрительно.

Эта страсть явилась как последствие воспитания и среды.

Часто княжна жаловалась нянюшкам своим, в особенности своей мамушке, из татарок, привезённых ещё матерью, на своих родственников и родственниц, что они надоели ей медовыми речами, да лестью притворной.

— Хоть бы одна какая из них осердилась да мне выговорила что-нибудь. Точно святая я и безгрешная. Что ни сделай, что ни скажи — всё "красавица ты моя" да "умница ты наша". Даже тошно слушать.

Вот как думала и судила родню и обстановку свою балованная красавица и единственная наследница богача-вдовца.

Княжна была вся в мать лицом. Такая же красавица, черноокая и чернобровая, такая же пылкая и живая, но только не взяла у покойной матери её кротость, мягкосердие и терпение. От покойницы-княгини, за краткое её существование,никто не видал и не слыхал ни слова резкого, не только наказания. Княжне случалось пылить и жаловаться отцу на дворовых. А жалобы княжны имели такие последствия, что вся жизнь крепостного холопа шла на проигрыш: ссылка в степную вотчину, на скотный двор или кирпичные заводы под команду управителя, а то в солдаты, а то и на поселение в Сибирь.

Княжну часто брала тоска и от тоски этой она начинала придираться ко всем: и к родственникам, и к приятельницам, и к отцу-баловнику, и к дворовым людям, к горничным и лакеям. Тогда беда неминучая лишь последним. Остановить и образумить капризницу было некому, а сама она и не сознавала многого. Разве она знала, что ожидает наказанного гайдука, когда его переоденут в сермяжный кафтан да пошлют на выправку на завод в Калужскую вотчину или когда опальную сенную девушку оденут в "посконную" рубаху и отправят в степную деревню, на скотный двор, возить навоз, после светлых горниц, сытной пищи и безделья в московских княжеских палатах.

Сердечная тайна княжны была вполне известна только одной женщине. В доме было только одно лицо, которое имело влияние на княжну — главная мамушка, по прозвищу "Солёнушка", которая была настоящая барская барыня и поедом ела дворовых обоего пола и всех возрастов.

Мамушка эта, женщина лет пятидесяти, смуглая, почти чёрная, чуть не арапка, была происхожденьем Ногайская татарка, привезённая с собой ещё покойной "бешметной" княгиней, бабушкой Анюты.