Самокрутка

Однако дело тянулось и вдруг повернулось совершенно неожиданно для всех. Княгиня, не привыкшая у себя на родине к морозам и вьюгам — простудилась на святках, при катании с ледяных гор, и чрез три дня была на столе.

Пока московские барыни, её приятельницы и покровительницы, охали и ахали как быть и что делать, кому басурманку отпевать и как, да где хоронить, и вообще как из этакого скандала выпутаться — молоденькая княжна, поражённая внезапной смертью матери, совсем одичала. Она молчала как убитая, сидела не шевельнувшись по целым часам около тела матери, но не плакала. У неё от ужаса её положенья круглой сироты на чужой стороне и слёз не было. Только боязливо-кроткое выражение её глаз и сомкнутый в резкую складку рот ясно говорили всякому, как она сильно страдает в своей безгласной скорби. Княгиню с грехом пополам отпели, выискав где-то какого-то татарина, который поклялся, что он, коли не мулла, то в роде того, и разные молитвы по своему обряду над телом прочесть может. Затем "бешметную" покойницу похоронили под Москвой, около ограды одного из немецких кладбищ. Немцы зашумели было, но начальство пригрозилось — и всё сошло благополучно.

И княжна Атыдже осталась с своей дворней дармоедов-татар — одна на белом свете.

Сразу явилось много добросердечных боярынь, которые звали княжну к себе на хлеба; но она не шла, и только пугливо озиралась на все предложенья. Князь тоже видал княжну Атыдже и также по-прежнему страстно заглядывался на неё, но не говорил и не предпринимал ничего... Бог знает, что у него творилось на душе!.. Близко его знавшие уверяли, что он сильно влюблён, как никогда ещё, но стыдится молвы народной и поэтому не решается жениться на татарке, хотя бы и княжеского рода. Это была отчасти правда. Родовая гордость была теперь помехой князю, когда сердце его, в сорок лет, было совершенно побеждено в первый раз в жизни, а стало быть, думал он, в последний... Князь мучился, но решиться не мог.

Однажды Артамон Алексеевич, особенно задумчивый и угрюмый со дня смерти "бешметной" княгини — был вдруг до нельзя встревожен известием, которое обежало быстро всю Москву. За красавицу-княжну Атыдже сватался всем известный в Москве богач — вдовец и генерал.

Это был уже старик за шестьдесят лет, далеко неказистый и смолоду, и теперь совершеннейший сморчок. А между тем Атыдже сразу дала своё согласие.

Это известие как громом сразило князя! Он даже не поехал узнать весть от самой княжны. Он думал, и был уверен, что она его любит, и ошибся.

"Что ж. Не судьба! подумал он. Да и не рука. Я князь Лубянский — не генерал, а почище..."

И князь решил более не видать своей возлюбленной.

Но чрез два-три дня произошло нечто чрезвычайное в доме князя, которое однако осталось тайной для всех знакомых и друзей.

Только теперь, спустя двадцать лет, было оно известно немногим лицам.

Однажды, в семь часов вечера, когда князь один-одинёхонек, с грустью на сердце, садился за свой ужин, в лучах двух розовых свечей, стоявших на столе — появилась внезапно в горнице фигура, укутанная в тёмное с головы до полу...

И к ногам изумлённого Артамона Алексеевича упала, крымская княжна, умоляя взять её к себе просто хоть нахлебницей и наложницей, так как ему, русскому князю,нельзя жениться на басурманке.

Оказалось, что Атыдже давно безумно любит князя и конечно предпочитает идти к нему в наложницы, нежели замуж за богача-генерала.

Подумать, отказать генералу, подождать, чтобы сам князь высказался, Атыдже было невозможно, так как покойница-мать задолжала богачу-вдовцу тысячу рублей и теперь старик, требовал или деньги, или согласия на брак.

Чрез месяц княжна Атыдже называлась уже Марией, т. е. приняла православие, а ещё чрез месяц была княгиней Лубянской, безумно обожаемой мужем за свою красоту и за свою кротость.

Но чрез шесть лет княгиню убили те же морозы...

Она скончалась после долгой, но тихой болезни, тянувшейся год. Больная лежала без движения и таяла как, свеча: огонёк жизни сосредоточился только в глазах, но всё тускнел и наконец погас на веки...

Князь едва не лишился рассудка от горя. Единственной утехой вдовца осталась маленькая девочка, дочь, живой портрет матери!

V

Княжне Анне Артамоновне, родившейся в один месяц, с восшествием на престол покойной императрицы Елизаветы Петровны, было следовательно около 20 лет.

Этот возраст для девицы-княжны, богатой и единственной наследницы — уже заставлял многих призадумываться и осуждать "упрямицу" князя, который, по самодурству своему, заставляет дочь засиживаться в девках без всякого повода.

Всё чаще и настойчивее нашёптывали княжне разные родственницы, именовавшие себя тётушками:

— Пора замуж за молодца, а то и старый не возьмёт.

Княжна Анюта только смущалась и молчала, но в душе была несогласна с советчицами-тётушками.

Изредка только она решалась сказать правду, которой: однако не верили:

— Я не хочу... Мне и дома хорошо!