Сальватор

– Простите и вы меня, дорогой мсье Жибасье, я неправильно выразился. Я перепутал подделку денег и подделку подписей.

– Это совсем другое дело, – важно произнес Жибасье.

– Если мне не изменяет память, когда-то на имя господина директора Тулонской каторги пришло от имени Его Превосходительства министра юстиции дело, в котором были все необходимые бумаги для освобождения некоего каторжника. Все документы были должным образом подписаны. Это было ваших рук дело, не так ли?

– Я сделал это для того, чтобы освободить ангела Габриэля, дорогой мсье Жакаль. Это был один из самых филантропических поступков в моей бурной жизни. У меня хватило бы скромности об этом умолчать, если бы вы не вынудили меня заговорить об этом.

– Это все, – сказал господин Жакаль, – пустяки. И они не объясняют причин вашего третьего появления на каторге. Соблаговолите напомнить мне об этом.

– Понимаю вас, – сказал каторжник. – Вы хотите, чтобы я рассказал вам все. Вы требуете моей исповеди.

– Точно так, Жибасье. Если только вы не имеете никаких серьезных причин скрывать от меня что-то…

– Ни малейших причин, – сказал Жибасье. – Мне тем более не приходится колебаться, что для того, чтобы все узнать, вам достаточно будет просмотреть газеты тех дней.

– Начинайте же.

– Это случилось в 1822 или в 1823 году. Точную дату я уже позабыл.

– Дата не имеет никакого значения.

– Год был очень плодородным. Никогда урожай хлеба не был столь богатым, никогда гроздья винограда не были такими увесистыми.

– Позволю вам напомнить, Жибасье, что урожай хлеба и винограда не имеют никакого отношения к делу.

– Это я сказал, дорогой мсье Жакаль, для того, чтобы отметить, что тогда стояла ужасная жара. Прошло всего три дня после моего побега с каторги в Бресте. Три дня я скрывался в одной из пещер, которых большое множество на всем побережье Бретани. У меня не было ни еды, ни питья. Надо мной одетые в лохмотья цыгане говорили о моем побеге и о том, что тому, кто меня арестует, было обещано сто франков. Вы знаете, что каторга для этих бродячих банд является источником обогащения. Питаясь мертвой рыбой, выбрасываемой на берег волнами, они живут охотой на беглых каторжников. Они прекрасно знают все густые леса, каменистые тропинки, глубокие долины, одинокие заброшенные домишки, в которых может укрыться, чтобы перевести дух, запыхавшийся галерник. По первому выстрелу пушки, которым объявляют о побеге, они словно вылезают из земли и, вооружившись палками, веревками, ножами, начинают охоту с радостью и жадностью, которые, очевидно, являются инстинктивными чувствами этих цыган.

Итак, я три дня просидел в пещере, а вечером раздался еще выстрел орудия, возвестивший о том, что сбежал еще кто-то. И сразу же среди цыган поднялся страшный гвалт. Каждый из них, вооружившись чем попало, устремился на розыски моего несчастного товарища, оставив меня на скале, как античного Прометея, пожираемого хищниками: жаждой и голодом.

– Ваш рассказ очень захватывает, Жибасье, – сказал господин Жакаль со свойственным ему хладнокровием, – продолжайте.

– Голод, – продолжил Жибасье, – похож на Гусмана[29]: он не знает преград. В два прыжка я был уже на суше, в одно мгновение я оказался на дне глубокого оврага. В десятке шагов впереди я заметил маленький домик, в окошке которого горел свет. Я собрался уже было постучаться для того, чтобы попросить хлеба и воды, но тут мне в голову пришла мысль, что в этой убогой хижине мог жить один из этих цыган или крестьянин, который не преминет меня выдать. Я некоторое время колебался, но вскоре все же принял решение и постучал в дверь рукояткой ножа, полный решимости продать жизнь как можно дороже.

– Кто там? – раздался за дверью надтреснутый голос, по которому я сразу же узнал старуху. А ее акцент подсказал мне, что это была цыганка.

– Бедный путник, который просит всего лишь стакан воды и кусок хлеба, – ответил я.

– Ступай себе мимо, – взвизгнула старуха и захлопнула ставни окошка.

– Добрая женщина, будьте же человечной, – взмолился я, – дайте же мне хлеба и воды!

Но старуха не ответила.

– Что ж, ты сама этого хотела! – сказал я и так сильно ударил в дверь ногой, что она отлетела в конец сеней хижины.

Услышав звук упавшей двери, на лесенке, ведшей на второй этаж, появилась старуха цыганка с лампой в руках. Она ладонью направляла свет лампы так, чтобы получше увидеть мое лицо. Но поскольку не смогла ничего различить в темноте, то спросила меня блеющим голосом:

– Кто там?

– Несчастный путник, – ответил я.

– Подожди, – сказала она и с удивительной для ее лет легкостью начала спускаться вниз по лесенке. – Подожди, сейчас я тебе помогу путешествовать.

Увидев, что эту старую колдунью уговорить вряд ли удастся, я подскочил к ларю и, увидев там кусок ржаного хлеба, взял его и с жадностью проглотил.

Тут цыганка оказалась уже внизу.

Подойдя ко мне, она толкнула меня плечом, пытаясь выставить за дверь.

– Умоляю, дайте мне напиться, – сказал я, завидев в глубине комнаты кувшин.

Но она, увидев мою одежду каторжника, в ужасе отпрянула и испустила страшный крик, напоминавший крик совы или чайки.