Сальватор

Ничто не напоминало до сих пор разъяренную толпу: люди честно и безобидно радовались своей победе и никто не пытался ею злоупотребить.

Кое-кто кричал что-то против правительства, но большинство от этого воздерживалось. Молчаливый протест был много сильнее, чем протест шумный: спокойствие было внушительней бурного высказывания.

Внезапно в толпе раздался крик:

– Покупайте ракеты и петарды, господа! Празднуйте победу на выборах!

И все стали их покупать.

Вначале все смотрели на них машинально и боязливо, даже не думая их поджигать. Но затем какой-то мальчишка сунул, желая пошалить, зажженный трут в карман некоему горожанину, который только что сунул в карман связку петард.

Петарды загорелись, раздался взрыв.

Это явилось сигналом всем.

И повсюду стали раздаваться взрывы петард. В небо сверкающими звездами взвились тысячи ракет.

Большая часть горожан подумали было вернуться домой. Но сделать это оказалось не так просто: трудно было выбраться из этой плотной толпы. К тому же в несколько мгновений все переменилось. Откуда-то появились мальчишки и юноши в лохмотьях, которые обычно из-за своей бедности стараются не показываться на глаза, но сейчас вызывали интерес не только своим видом, но и своей численностью. Обычно такие люди слоняются, как тени, где-нибудь в районе Почтовой улицы, Виноградного тупика или Говорящего колодца перед таинственным домом, с крыши которого, как мы помним, упал несчастный Волован.

В этом отряде наметанный глаз мог увидеть под предводительством Жибасье всех тех агентов полиции, которых господин Жакаль взял к себе на службу и которых читатель уже знает под именами Папильона, Карманьоль, «Длинный Овес» и «Стальная Жила». Этот отряд беспрекословно выполнял приказы своих вожаков.

Сальватор был на своем обычном месте на углу улицы Офер. Он, как и накануне, улыбался, узнавая знакомые лица, которые он знал по именам.

Причины, оставшиеся нам неизвестными, но не ставшие от этого менее важными, не дали разгореться бунту, который, как сказал господин Жакаль Сальватору, должен был произойти накануне. И Сальватор, прождав весь вечер и не дождавшись, решил, что бунт отложен на завтра. Но когда он увидел этих появившихся неизвестно откуда расхлистанных, раскрасневшихся людей, глаза которых были залиты вином, походка выдавала крайнюю степень опьянения и которые шли под командой полководцев с лицами уголовников (их имена мы уже знаем), Сальватору стало ясно, что они были посланцами беспорядков и что настоящий праздник, праздник кровавый, только начинается.

Смешавшись с толпой, эти новые действующие лица принялись орать во всю глотку самые противоречивые и беспорядочные лозунги:

– Да здравствует Лафайет!

– Да здравствует император!

– Да здравствует Бенжамен Констан!

– Да здравствует Дюпон из Эвра!

– Да здравствует Наполеон!

– Да здравствует республика!

Но в этих криках самыми громкими были крики мальчишек: изобретением, которым гордились мальчишки 1848 года (хотя они только воспользовались чужим изобретением):

– Фонари! Фонари!

Это было лейт-мотивом этой мрачной симфонии.

Прогулка этих энтузиастов длилась целый час.

Но если в ответ на эти патриотические призывы и загорелись некоторые запоздавшие фонарики, многие из ранее зажженных погасли из-за того, что в них кончилось масло. Но провокаторов это не остановило.

Они бросились к одному из домов, окна которого были темны, и с устрашающими криками потребовали, чтобы обитатели его зажгли фонарики.

При этом раздавались такие крики, которые свойственны только волнениям, происходившим в 1827 году:

– Долой иезуитов!

– Долой святош!

– Долой сторонников правительства!

– Долой сторонников Виллеля!

Обитатели этого дома не подавали признаков жизни. Это только разъярило толпу.

– Они даже не удостаивают нас ответа! – закричал один.

– Это оскорбление народа! – возопил другой.

– Они оскорбляют патриотов! – заверещал третий.

– Смерть иезуитам! – крикнул четвертый.

– Смерть, смерть им! – фальцетом подхватили мальчишки.

И, словно этот крик был сигналом к действию, все участники этого отряда достали из карманов пиджаков, блуз, фартуков камни различной формы и размеров и одновременно швырнули их в окна молчаливого дома.

Минуту спустя в доме не осталось ни одного целого стекла.

Дом был изрешечен, к большой радости большинства присутствующих, которые в этом усмотрели только справедливый урок, преподанный тем, кого называют обычно плохими французами.

Начался бунт.

Дом был захвачен, но оказался пуст.

Этот дом был поставлен на капитальный ремонт и поэтому в настоящий момент был необитаем.

Настоящие бунтовщики поняли бы, что по причине того, что в доме не было жильцов, некому было осветить окна. Но наши провокаторы, а скорее провокаторы господина Жакаля были, несомненно, более наивными или более хитрыми, чем обычные бунтовщики, поскольку, увидев, что в доме не было ни мебели, ни жильцов, они так громко завопили, что их приятели, оставшиеся на улице, принялись кричать:

– Наших братьев убивают! На помощь!

Нашим читателям хорошо известно, что никто никого убивать и не собирался.