Сальватор

– Да, знаю, Жибасье. Но самые известные истины, слетая с ваших губ, звучат по-новому, и это радует. Вы – просто кладезь мудрости, Жибасье!

Жибасье скромно потупился.

– Мое обучение началось в семинарии, Ваше Превосходительство, – сказал он. – А закончил я его под руководством самых изощренных богословов… То есть нет, я его еще не закончил, я продолжаю повышать свое образование и поныне. Но должен вам признаться, Ваше Превосходительство, что особенно глубоко я изучил вопросы, как надо растить, воспитывать и обучать молодежь. О, в этих вопросах мои учителя, иезуиты, великие специалисты! Такие великие, что должен сказать, что я не мог всегда следовать за ними теми путями, на которые они хотели меня наставить. Но, хотя я иногда и расходился с ними во взглядах на обучение, я надеюсь, что многое почерпнул в их школе. И если я когда-нибудь стану министром образования, я первым делом проведу полную, всеобщую и радикальную реформу всей нашей системы образования, которая страдает тысячью и одним недостатком.

– Хотя я и не полностью разделяю ваше мнение на этот счет, Жибасье, – сказал господин Жакаль, – я думаю, что в этом важном вопросе нужно многое изменить. Однако позвольте мне сказать вам, что в настоящий момент меня интересует вовсе не воспитание детей, а то, как вы смогли так выдрессировать вашу собачку Карамель.

– О! Это проще простого, Ваше Превосходительство!

– А конкретнее?

– Немного ласки и сильных ударов.

– Как долго она у вас, Жибасье?

– Я взял ее себе после смерти маркизы.

– Кого вы называете маркизой?

– Одну мою любовницу, Ваше Превосходительство. Она была хозяйкой Карамели.

Господин Жакаль приподнял очки и посмотрел на Жибасье.

– Вы любили какую-то маркизу, Жибасье? – спросил он.

– По крайней мере она любила меня, Ваше Превосходительство, – со скромностью в голосе ответил Жибасье.

– Настоящую маркизу?

– Я не могу утверждать, Ваше Превосходительство, что она ездила в королевских каретах… Но я видел ее дворянскую грамоту.

– Примите мои поздравления, Жибасье, и одновременно мои соболезнования, поскольку вы одновременно сообщаете мне о существовании и о смерти этой аристократки… Значит, она умерла?

– Во всяком случае, она так мне сообщила.

– Получается, что вас, Жибасье, не было в Париже в тот момент, когда случилось это несчастье?

– Да, Ваше Превосходительство, я был на юге.

– Куда отправились по причинам здоровья, как вы имели честь сообщить мне?

– Да, Ваше Превосходительство… Однажды утром ко мне прибежала Карамель, которая была немым, или скорее слепым свидетелем нашей любви. На шее у нее находилась записка, где маркиза сообщала мне, что умирает в соседнем городе и что посылает Карамель передать мне последнее прости.

– О, от этой истории хочется рыдать! – сказал господин Жакаль, шумно сморкаясь, нарушая тем самым наивные и честные правила поведения. – И вы удочерили Карамель?

– Да, Ваше Превосходительство. Шесть или восемь месяцев тому назад я занялся ее воспитанием, и вот я возобновил его с того момента, где прервал. Она стала моей подругой в играх, моей наперсницей, перед которой я открывал свои переживания. А спустя неделю у меня уже не было от нее никаких тайн.

– Какая трогательная дружба! – сказал господин Жакаль.

– Действительно, очень трогательная, Ваше Превосходительство. Ибо в наше время, когда интересы возобладали над чувствами, очень трогательно видеть, как животные проявляют к вам признаки любви, в которой вам отказывают люди.

– Это очень горькое, но справедливое замечание, Жибасье!

– Увидев после глубокого освидетельствования, что Карамель – очень умное и ласковое животное, – продолжал Жибасье, – я решил проверить степень ее сообразительности и воспользоваться ее чувствительностью. Для начала я научил ее отличать людей в богатых одеждах от короткополой бедноты. Она стала за двести шагов отличать мужлана от дворянина, аббата от нотариуса, солдата от банкира. Но я не сумел победить в ней инстинктивного страха перед жандармами. Я напрасно старался убедить ее в том, что эти охранники общественного порядка являются любимцами правительства. Едва она чуяла издалека жандарма, пешего или конного, в партикулярном платье или в мундире, как она подбегала ко мне, поджав хвост, с беспокойством в глазах, показывая косым взглядом в направлении, откуда должен был появиться ее враг. И тогда, чтобы не подвергать бедное животное ненужным волнениям, я сворачивал с дороги и принимался искать какое-нибудь убежище, куда не мог проникнуть взгляд этого природного врага моего бедного животного. Из Тулона в Париж я вернулся, соблюдая все эти меры предосторожности…

– И все, разумеется, из-за нее, а не из-за вас?

– Конечно же, для нее! В обмен на это и из чувства признательности она ни в чем мне не отказывала. Даже в тех вещах, при которых страдало ее чувство собственного достоинства, которое у нее, несомненно, есть.

– Объясните мне более доходчиво, что именно вы хотите этим сказать, Жибасье. После того, как я увидел, как она вела себя с Бабиласом, у меня в отношении Карамель появились определенные планы.