Салават Юлаев

- Дай-кось, Трушка, - он потянул руку за саблей. Мальчик подал саблю, и Пугачев сам привесил ее к его кушаку. - Носи, казак. Ты ее в трудный час заслужил своею рукой.

Трушка смутился и просиял. Емельян приветливо посмотрел на улыбающегося Салавата.

- Что ж стоишь-то? Садись, батыр, - сказал он, обратясь к Салавату.

Но, вместо того чтобы сесть, Салават шагнул ближе к царю и страстно сказал:

- Казаки свое добро на возы сложили. Измену творят, государ!

- В Яицкий город хотят идти, - подтвердил Пугачев.

- Держать их надо, - сказал Салават.

- Как удержишь! Их много, а я один, - устало и просто возразил Пугачев. - Не всех пострелять, - слышь, воза заскрипели - идут... Их тыщи... Как их держать одному!.. - с горькой усмешкой добавил "царь".

Салават решительным, быстрым движением придвинул скамью к креслу Пугачева и зашептал.

- Судар-государ, ты один?! - страстно спросил он. - Нынче я к тебе две тысячи человек привел... Айда, идем завтра вместе... Сто тысяч можно башкирцев поднять... Башкирский народ, - с гордостью подчеркнул Салават, наш народ не быват изменщик.

- Ваши пойдут? - спросил с сомнением Пугачев. - Верят они, что я государь точной?

Этот вопрос для него был самым важным. Он решал. Пугачев и сам понимал, что вспышка его против царского имени не имеет почвы. Доверие к "царю-избавителю", справедливому мученику и бродяге-царю, исходившему землю, изведавшему неправды, знавшему все несчастья своих народов, их чаяния и мечты, почет его имени был высок, вера в него была горяча. Прекрасный и поэтический образ его был согрет слезами и вздохами миллионов, и сказка о нем сложилась в сердцах самого народа... Что рядом с ним самозванец Емелька, беглый казак с Зимовейской донской станицы!..

Пугачев хорошо помнил, как сам он вместе с другими твердил тайную сказку о бродяге-царе, разнося ее по земле от литовских окраин до самой Кубани, от Дона до Яика, разглашая ее по тюрьмам, уметам и сборищам голытьбы, шепча в староверческих скитах и повторяя себе самому в утешение в самые горькие дни своей беспокойной жизни...

Емельян перешел черту и отдал себя во власть сказки...

Сами собой зароились вокруг него люди, как пчелы; его одели, окружили охраной, знамена везли впереди него; его встречали с хлебом и солью, ему целовали руку... Кто узнавал в нем прежнего казака-бродягу - и те молчали об этом. Он был тот самый царь, которого ждал народ!

Уж он-то знал все народные нужды! Гарун аль-Рашид{274}, никогда не видавший дворца, рожденный в казачьей землянке, изведавший ратную жизнь, походы, побеги, плети, тюрьму и поденщину, исходивший и изъездивший многие тысячи верст по родной стране, он знал, чего хочет казак, чего хочет чувашин, татарин, русский мужик, запряженный боярским ярмом, чего хочет солдат, купец и чего хотят горожане...

Но, стиснутый тесным кругом яицкого кулачья, желавшего из царя сделать только свое орудие, Емельян не мог развернуться во всю ширь. Когда он пытался делать по-своему, кое-кто из старых знакомцев ему намекал, что помнят его издавна. Старые знакомцы возле него встали стеной, которая отделила его от народа.

Они держали его в плену угрозой разоблачить его самозванство. Сегодня, когда дошло до открытой стычки, он бросил свое самозванство и сам растоптал его перед их глазами, чтобы стать независимым и свободным от них... Он видел - они испугались его разоблачения.

Но сам Пугачев все же понимал, что народ идет не к нему, а к тому, чье имя он принял. Он понимал, что признание в самозванстве отшатнет от него простые и преданные сердца многих тысяч людей, устремившихся на призыв гонимого и отверженного царя, чье имя вызывало в народе надежды на облегчение жизни.

Он знал, что к башкирам, как и в другие края, из Петербурга послано увещание, провозглашающее его обманщиком своего народа. Участник прусских походов, Пугачев знал башкир как отважный и дерзкий народ. Известие, что царица посылает их против него, встревожило Пугачева. Прибытие Салавата в его лагерь было победой, но все ли башкиры за ним?

- Верят, что я точной царь? - спросил он.

Салават торжественно встал со скамьи. Он поднял палец и произнес почтительно, с ударением на каждом слоге:

- Ваше величество, Пётра Федорыч, тощный Пугач-царь!..

В первый миг Пугачев прояснел, но тут же осунулся снова, и борозда легла на его лоб.

- Эх, брат, не то! - сокрушенно качнув головой, пояснил он. - Пугач-то не царь. Пётра - царь!..

Салават со страстной досадой встряхнул его за плечо.

- Ай, царь! Нам твой царский пашпорт не надо. Ты письма писал!.. Салават вынул из шапки смятый и бережно расправленный манифест. - Чего я у Ереминой Курицы говорил, ты все тут писал... Вот твой и пашпорт царский!.. решительно заключил он.

- У Ереминой Курицы?! - удивленно переспросил Пугачев.

Он не узнал Салавата. Столько лиц и имен перед глазами его протекло в последнее время, что он потерял им счет, хотя отличался способностью запоминать людей.

- Хлопушу знаешь? Я с ним был... - напомнил Салават.