Салават Юлаев

У Юлая стеснило дыхание. Как ни раздражал его Салават своим упорством в выдаче русского беглеца, он надеялся, что тот сам уберется с кочевки. Предательство писаря ставило под угрозу не только Салавата, но и его, старшину, чей сын оказался укрывателем беглеца. Юлай силился что-то сказать, но слова не шли в голову. Он вдруг вспотел от волнения.

- Раз цепи ведь снять изловчился, теперь его где поймаешь! Теперь не поймать!.. - пробормотал старшина.

- Я знаю, в какой стороне искать! Вон там! - указав в сторону Салаватова коша, злорадно сказал писарь. - Никуда не уйдет!

- Плохой ты, писарь, угадчик! - с насмешкой прервал капрал. - Какое нам дело, что ты железки нашел! Кто потерял, тому, знать, ненадобны больше! А ты нашел - твое счастье: надень на себя да носи!.. Читай-кося лучше бумагу!

- "...с сайдаками, стрелы да пиками, и привести тех сто жигитов самолично к ратной ее величества государыни службе на Стерлитамакскую пристань, к его высокоблагородию асессору Богданову..."{188}

- Вот и опять, старшина, воевать пойдешь! - весело воскликнул капрал.

- Нам воевать ведь не ново дело! Начальство велит - и пойдем, да с кем воевать-то? - спросил Юлай, у которого отлегло от сердца. - Всю, что ли, писарь, бумагу читал?

- "...асессору Богданову, - продолжал Бухаир, - против бунтовщика и вора, беглого донского казака Емельки Пугачева, который предерзко, приняв на себя лжесамозванное именование покойного императора Петра Третьего Федоровича, возмущает толпы воровского сброда против законной государыни нашей божьей милостью императрицы Екатерины Алексеевны..."

- С немцами воевал ведь, значит, а нынче как - с русскими воевать, выходит?! - в недоумении развел руками Юлай.

- Что врешь? - строго одернул капрал. - На воров зовут - не на русских!

- "Памятую твою, старшины Юлая, воинскую службу и милостивое награждение тебя медалью, настрого указую вести свою сотню без проволочки..." - продолжал читать Бухаир.

- Мы службу ведь знаем! - тронув свою медаль и выпятив грудь, гордо сказал Юлай.

- "...а старшинство твое и юртовую печать препоручить, до возвращения твоего, юртовому писарю... - Бухаир остановился, словно не веря своим глазам, еще раз всмотрелся в бумагу и с гордым самодовольством внятно прочел: - юртовому писарю Бухаиру Рысабаеву..."

Захлебнувшись восторгом, писарь смотрел в бумагу. Буквы и строчки прыгали перед его глазами...

- "...писарю Бухаиру Рысабаеву!.." - еще раз, громче прежнего прочел он.

- Вся, что ли, бумага? - спросил Юлай. Он почувствовал, что Бухаир уже не покинет старшинства, если усядется надолго его заменять. Кровь бросилась в голову старшине... Но, может быть, там, в конце злосчастной бумаги, есть что-нибудь, что спасет. Ведь бумаги начальства хитры. Часто в самом конце бывает такое, что все повернет на другой лад. - Вся, что ли, бумага? строго спросил он еще раз писаря.

- Нет, еще тут, - смущенный и сам откровенностью своего восторга, пробормотал Бухаир. - "А с тех, кто пойдет с тобой в поход, по указу Исецкой провинциальной канцелярии лошадей на заводы не брать да с их отцов и братьев и с матерей и с жен та налога слагается ж..."

- Вот спасибо, капрал! Народ рад будет, значит! - с искренней радостью поклонился Юлай капралу, словно он сам написал бумагу. - Ладно, что лошадей-то слагают... Айда кумыс пить, капрал. Идем, что ли! - позвал старшина.

В большом казане уже варился отъевшийся жирный баран. Собаки с рычанием растаскивали в стороне его кишки. В двух женских кошах старшинской кочевки хлопотали над лакомствами. Солдаты мирно составили ружья в козла, разнуздали своих лошадей и развалились возле костра перед кошем старшины, дымя табаком. Осеннее бледное солнце разогрело поляну над речкой, и всем были радостны прощальные теплые лучи, которые оно посылало с холодеющего неба...

Но за хлопотами не сходила печать трудных дум со лба старшины Юлая. Он видел, как Бухаир вертелся возле капрала, что-то рассказывал ему, и боялся предательства писаря: "Как ведь знать, а вдруг сговорит, собака, солдат на облаву на беглеца!" - опасался Юлай.

Прошло уже больше недели, как беглый солдат Семка покинул кош Салавата, но Салават по-прежнему делал таинственный вид, не впускал к себе в кош приходивших людей. Он сам хотел столкновения с Бухаиром. Салавату казалось, что нужно в открытом бою померяться с писарем силой, и он выводил из терпения Бухаира, считавшего, что беглец продолжает жить у Салавата на кочевке.

Салават видел, что его влияние на башкир утеряно: в его кош перестали ходить гости, даже его песня по вечерам привлекала только немногих, а с тех пор, как у него поселился русский, с ним, и встречаясь, не очень стремились заговорить и спешили пройти мимо.

И вот рано поутру на новом месте кочевки прискакал к Салаватову кошу Кинзя.

- Солдаты! - выкрикнул он, распахнув полог. - Беги, Салават!

Салават сел на своей постели.

- Ты тоже бежишь? - спросил он.

- Я!.. Нет, конечно... - растерянно пробормотал Кинзя, недоумевая, зачем же бежать ему.

- А Бухаир?

- Нет, наверно, - ответил Кинзя.