Салават Юлаев

Салават не издал ни стона, стоял под кнутом, стиснув зубы, пока багряный туман не хлынул откуда-то в голову, и он потерял сознание...

И вот рубцы на спине его начали подживать. Смотритель тюрьмы пришел сам в каземат и повел Салавата с собою наверх.

Румяный, усатый немец, казенный лекарь, заботливо осмотрел Салаватову израненную кнутом палача спину, еще раз велел ее смазать мазью, брезгливо сквозь трубку послушал сердце и с довольной улыбкой сказал: "Молодец!"

А наутро та же телега снова везла Салавата из города на Урал для продолжения лютой казни, для новых мучений.

И, несмотря на жестокую боль в спине, которую увеличила тряска телеги, юный узник был снова счастлив вырваться из каземата.

Вдыхая запахи леса, глядя на скалы, на голубое небо, по которому мчались гонимые ветром причудливые облака, слушая шум древесных вершин, пение птиц, Салават минутами забывал о том, что его ожидает новая казнь, более мучительная, чем прежде, потому что на этот раз кнут палача будет терзать уже наболевшее и едва начавшее заживляться тело...

Должно быть, будет опять женский плач и сдержанные проклятия мужчин. Салават увидит искривленные состраданием лица сородичей, страх в глазах некоторых из них...

Но красота Урала снова брала Салавата в плен, чаровала и уводила от этих мыслей.

В этот раз везли его на Симский завод.

Работных людей согнали на заводский двор со всех деревенек, окрестных башкир тоже согнали к "поучительному" зрелищу казни.

Ровно год назад Салавата встречали здесь кличем радости. Толпы башкир и русских славили его имя.

И вот он теперь стоял среди толпы, привязанный к столбу в ожидании казни. Он решил молчать, охваченный мыслью о том, чтобы не проявить ни страха, ни слабости перед врагами и перед народом.

Толпа людей, собранных здесь, стояла в молчании. Отдельные, даже негромко сказанные фразы, отдельные слова легко доносились до слуха приговоренного.

- За всех за нас, за народ казнь примает, - говорила немолодая женщина. - Хоть башкирец, а правду любил, не обидел напрасно людей.

- Твою, видно, избу не сжег, то тебя не обидел, а у нас деревню пожег, от заводов хотел отогнать! - возражали ей из толпы.

- Пропадай они пропадом к черту, заводы! Да что в них за сладость! Мука и мука!.. - заспорили вокруг.

- Кто послушался да ушел, те небось где-нибудь далеко за хребтом и на воле в Сибири...

- И Сибирь - сторона, и в Сибири народ! - подхватил другой голос.

Палач и его помощники равнодушно стояли возле своей жертвы. Они привыкли к тому, что народ выражает сочувствие людям, попавшим в беду, и не вмешивались. Да и какое им было дело до мнений, до чувств, до мыслей народа! Своим позорным ремеслом они были освобождены сами от тяжкой каторги. За мучения, приносимые людям, они получали еду и вино. Отвращение к ним людей им было привычно и даже понятно. Ведь, прежде чем стать палачами, сами они испытывали подобное чувство.

- Небось, полковник, не за богатством ты шел - за народ! И народ тебя любит! - негромко по-русски произнес мужской голос вблизи Салавата.

- Начальство, начальство!.. - пролетел меж народом шепот.

Подошли офицер, важный чиновник из Оренбурга, экзекутор из Уфимской канцелярии и переводчик.

Экзекутор читал, а Третьяков переводил слово за словом для присутствующих башкир приговор, вынесенный Салавату.

"Чтобы был, в страх прочим зловорцам, наказан, как злодей, во всех городах и башкирских селениях, где от него самые злейшие варварства происходили", - гласил приговор.

Помощники палача обнажили Салаватову спину, и народ изумленно ахнул.

- Да где же тут бить? - Тут и так все побито!

- Зверье, а не люди! - послышались смелые, возмущенные восклицания.

- Сатанинские слуги! На том свете будут самих вас так-то!

- Мол-ча-ать! - грозно крикнул оренбургский чиновник. - Языкатых самих тут поставлю!

Палач взял из рук помощника свое страшное орудие в привычным ловким движением откинул назад волочащийся хвост кнута.

Толпа расступилась шире, и над ней пролетел полувздох-полустон...

Сыромятная кожа кнута, как ножом, резанула между багровых рубцов на спине Салавата и высекла брызги крови.

- Раз... два... три... - в общем безмолвии вслух считал экзекутор при каждом из мерных редких ударов.

Несколько человек в толпе заводских рабочих, сняв шапки, перекрестились. И вдруг неожиданно громко и Дерзко раздался голос:

- Так его, так!.. Еще крепще!..

- Мало его, собака такуй!.. - подхватил второй голос с четвертым ударом.

- Постарайся, палач! Слышь - свои же башкирцы просят! - сказал оренбургский чиновник.

- Старайся, старайся, палач, мала-мала! - с этими словами тучный седой башкирин, расталкивая толпу, приблизился к месту казни.

Салават не поверил себе, услышав до боли знакомый и близкий голос. Он стоял спиною и не видал говоривших, но как мог не узнать он голоса Кинзи, хотя бы кнут палача опустился еще двадцать раз!..

- Конщать его надо! - подхватил третий голос так же задорно и злобно, и молодой крикливый башкирин, вплотную прорвавшись к страдальцу, плюнул ему в лицо.

- Отойди! - рявкнул ему солдат, замахнувшись прикладом ружья.