Сады диссидентов

Шагнув в подъезд и оказавшись в полумраке после закатного света августовского вечера, Серджиус поначалу двигался вслепую, пробиваясь сквозь завоеванную с трудом, тонкую, как папиросная бумага, иллюзию своей нынешней жизни – вспять, в то знакомое для всех его органов чувств прошлое, которому он не желал принадлежать. Стелла Ким снова обняла его, обдав всеми своими запахами – всеми запахами Мирьям. Где-то дудели на музыкальном инструменте, играя гаммы, – может быть, на флейте, если только Серджиусу не почудилось. Он высвободился из объятий и начал искать какую-то более твердую опору – основание лестницы, перила, по которым он когда-то научился съезжать с головокружительной скоростью: это были опьяняющие воспоминания о резко оборвавшейся жизни, которая сегодня снова внезапно, помимо его воли, продолжилась. Но и это все обернулось будто ртутью под его пальцами, как будто и изгибы перил в потрескавшемся лаке, и скрип расхлябанной лестничной стойки, в которую он вцепился, тоже становились очередной жалкой подменой, заменой его матери.

Не успели его глаза привыкнуть к полумраку, как их уже заволокли слезы. Впрочем, кое-что он все-таки видел – и заметил, как Мерфи целует Стеллу Ким, царапая ей лицо бородой. Они все вместе выждали эту длительную паузу, а потом Стелла Ким повела Серджиуса в дом, который уже перестал быть его домом. В комнате на втором этаже, где жили когда-то Томми и Мирьям, обитала теперь новая жилица – стройная гибкая блондинка. Она-то и играла на флейте, сидя посередине комнаты. Большая родительская кровать исчезла, ее заменил футон, сложенный пополам наподобие кушетки и придвинутый к стене под окнами. На третьем этаже была комната Стеллы, где ничего не поменялось, и та комната, где раньше жил Серджиус. Вот в ней произошли перемены: не видно было ни оставленной коллекции марок, ни тех книжек, которые он не забрал с собой, уезжая, так что даже их названия окончательно позабылись. Здесь успело смениться много разных жильцов: эта комната превратилась в дежурную “вписку” для гостей коммуны. Сегодня здесь переночует Серджиус. Где собирается ночевать Мерфи – было пока неясно: рюкзак он оставил внизу, в прихожей под лестницей. Серджиус старался об этом не думать. Этот дом коммуны – сплошные ямы и ловушки, опасные зоны, которых нужно избегать. Вроде этих вот родительских музыкальных пластинок, которые по-прежнему стояли в общей коллекции коммуны (он уже заметил их, мельком взглянув на стену в гостиной). Все, что тут поменялось, и все, что осталось таким же, одинаково нагоняло на него тоску и ужас.

Он спросил, можно ли ему выйти погулять. При ярком закатном свете дети продолжали свои многочасовые уличные игры и не собирались расходиться по домам даже в темноте. Высокие темнеющие крыши домов с полнейшим равнодушием отнеслись к присутствию Серджиуса. Он неуверенно прошелся по улице, а потом остановился на тротуаре у пустой площадки. Там к нему подошел мальчик, с которым он раньше не то чтобы дружил, но и не враждовал, но после того, как мальчик сказал: “Твоя мама умерла, и папа тоже”, а Серджиус кивнул в ответ, дар речи окончательно покинул их. Они боялись даже назвать друг друга по именам, не то что подобрать какие-то нужные слова, чтобы хоть как-то возобновить знакомство: ведь тот мальчик уже произнес такие слова, которые рассекли весь мир надвое – и они мгновенно оказались на противоположных концах этого мира. Кто-то окликнул мальчишку, позвал снова играть, словно Серджиус вообще был невидимкой. Пожалуй, он и в самом деле был – и уж точно хотел быть – невидимкой. На заднем сиденье открытого автомобиля сидел мужчина с голым торсом и играл на бонго. Смола на асфальте пошла пузырями и казалась горячей и влажной, хотя солнце уже медленно опускалось за городской горизонт. Серджиус, не говоря больше ни слова, вернулся в дом.