Сады диссидентов

Да, Мерфи знал мать Серджиуса. Немного. Он говорил об этом со сдержанной улыбкой. Мерфи принадлежал к типу людей, которые очень серьезно относятся к себе, а потому Мирьям наверняка поддразнивала его – просто не в силах была удержаться. Да, Мерфи знал обоих родителей мальчика. И, конечно, то, что произошло, отнюдь не было случайностью. Чтобы развязать себе руки перед поездкой в Никарагуа, Томми и Мирьям получили на Пятнадцатой улице субсидию на обучение и определили Серджиуса в пансион Пендл-Эйкр. Так мальчик оказался в Вест-Хаусе, где в качестве школьного воспитателя жил Харрис Мерфи. Не важно, были перебиты крылья или нет у этого страшно серьезного и верного квакерским идеям учителя музыки и игры на гитаре, – именно под его крыло попал Серджиус Гоган. И не важно, кто кому первым позвонил, не важно, какие разговоры предварительно велись между директором и другими воспитателями, – именно Харрис Мерфи отвел в тот день восьмилетнего Серджиуса в сторонку и сообщил, что его родители пропали. А затем, три недели спустя, опять-таки Мерфи оповестил мальчика о том, что тела Томми и Мирьям откопали на склоне горы вместе с телом третьего человека (по-видимому, тоже американца, хотя о нем ничего не было известно, даже имени), что скоро их должны самолетом привезти в Нью-Йорк, – но что он, Серджиус, пока должен оставаться здесь, в школе. Как выяснилось позже, он остался там более или менее навсегда.

В тот день Серджиус даже не подумал спросить про бабушку. Мерфи о ней ничего не сказал. Из родни оставались еще старшие братья Гоган, но они со скрипом зарабатывали себе на жизнь концертами, колеся по западным канадским краям на автобусах, – так что о них и думать было нечего. Серджиус останется жить в Пендл-Эйкр. Родителей ему заменит школа. Вместо родителей воспитывать его будет квакерство. В тот день Серджиус не задавал вообще никаких вопросов.

* * *

Жилье Мерфи в Вест-Хаусе: квартира с низким потолком и входом в полуподвальный этаж; одна большая стена, сплошь уставленная пластинками с джазом и блюзом; в остальном – монашеская скромность, грязный красный лохматый коврик, из-под которого выглядывал заляпанный порог; кухонька Мерфи, прерывистый свист чайника на плите; коробки с книгами Буковского, Кастанеды и Фрэнка Герберта; две гитары с облупившимся от бреньчанья лаком, стоящие на вертикальных подставках; штабеля пиратских песенников и старых номеров “Нэшнл лампун” – журнала, на страницах которого, среди фотоколлажей, Серджиус однажды впервые увидел фотографию обнаженной женской груди (настоящую-то женскую грудь, а именно грудь Стеллы Ким, он видел и раньше: как-то раз февральским вечером, когда батареи отопления в коммуне слишком раскалились и только что не дымились, Стелла, к его смущению, сняла с себя то ли майку, то ли лифчик); большая, покрытая пятнами от воды репродукция “Мирного царства” Эдварда Хикса[24], этого официального шедевра квакерской живописи, где агнец возлежит вместе со всеми прочими представителями звериного царства (однажды, чтобы Серджиус и группа других учеников средних классов могла полюбоваться этой картиной в подлиннике, Мерфи повез их на экскурсию в Филадельфию); афиша концерта в клубе “Виллидж-Гейт”, анонсирующая вечер, на котором “Мерфи и Каплон” выступали на разогреве у Скипа Джеймса, с автографом – красными чернилами – самого Джеймса; все эти тайные мелочи, говорившие о тщеславии Мерфи и вдруг ставшие явными, Серджиус запомнил – как он сам осознал позже – в порядке компенсации, в отместку за то, что Мерфи привел его в эти комнаты тогда, в первый раз, чтобы сообщить ему об исчезновении родителей, а потом, во второй раз, для того, чтобы рассказать ему об их смерти.

Комнаты Мерфи – их Серджиус хорошо запомнил.