Сады диссидентов

В воскресный вечер перед Рождеством дом на Пятнадцатой улице распахнул свои двери и устроил масштабный праздничный ужин и для своих прихожан, и для местных уличных бродяг. Серджиус уже знал, что его отец испытывает теплые чувства к бродягам. Конечно, судьба этих бездомных людей была не столь душераздирающей, как судьба осужденных на смертную казнь, но все-таки смертники находились где-то далеко и оставались некой абстракцией – с ними нельзя было просто так встретиться, угостить их сигаретами, чашкой кофе или гамбургерами “Уайт-Касл” из увесистого промасленного пакета. И вот Томми вызвался помочь квакерам покормить этих людей, которые придут на благотворительный ужин, а заодно решил прихватить гитару на тот случай, если его попросят спеть. Он предложил Серджиусу пойти вместе с ним (Мирьям никогда не ходила на квакерские мероприятия, так что она просто сказала: “Идите, ребята, веселитесь на полную катушку”), и вот там-то Серджиуса подстерег Санта-Клаус.

Серджиус сразу же погрузился в книжку, как только раскрыл ее, отгородившись от всего, что его окружало, – от жилистых людей, запихивавших в рот и в карманы куски жареной индейки и печеной картошки, от остальных детей, которые толпились вокруг человека в красном костюме, и от отца, который тихонько бренчал на гитаре, надеясь очаровать глухих к музыке квакеров звуками “Тихой ночи”[23], окрашенными в ирландские полутона. Свернувшись в кресле, Серджиус во все глаза всматривался в сказку про теленка, который вырос в огромного быка, но по-прежнему желал только нюхать цветочки, который отказался драться, даже когда его вытолкнули на арену и принялись колоть мечом на глазах у глумливой толпы. Но, кроме картинок, неплохо было бы еще прочесть саму сказку, поэтому позже, придя домой, он потребовал у Мирьям, чтобы она немедленно почитала ему. Мать Серджиуса любила читать ему вслух, правда, выбирала те книжки, что нравились ей самой: например, навязывала ему “Алису” или “Хоббита”, откуда каждый вечер, с зубодробительной методичностью, зачитывала ему одну сумрачную главу за другой. А Серджиусу хотелось, чтобы в книжках были картинки, – ну, вот он и заполучил такую книжку.

– А, “Фердинанд”! Да, здорово. Знаешь, у меня в детстве была эта самая книжка.

Нет, хотел возразить Серджиус. Это новая книжка. Это моя книжка. А не очередная путеводная звезда из твоего любимого созвездия, не твой очередной ориентир в тумане, на который и мне положено оглядываться по праву наследия. Нет. Это подарил мне Санта-Клаус, которого ты вообще никогда не видела! Как он вдруг рассердился на маму! А раньше ведь никогда не смел сердиться! Он погладил чистую гладкую обложку – и чуть не вырвал книжку из ее рук. Впрочем, бунтовать было рано: кто, кроме мамы, прочтет ему сказку вслух?

Скоро, еще не научившись читать, Серджиус запомнил наизусть и мог повторить про себя, как молитву, весь рассказ про Быка Фердинанда, который отказывался драться на корриде. Фердинанд вырос сильным и красивым и сохранил любовь к матери, он терпеливо снес укус пчелы. Фердинанду не нравились ни драчливость товарищей, ни красный плащ тореадора. Он оставался верен своей любви к миру. И к цветам. Он попал в мир насилия, но не оправдал его ожиданий: напротив, он утихомирил злые сердца. Когда этот мир приветствовал его, призывая к смертному бою, он уклонился от сражения.

Серджиус понимал, почему вдруг появился квакерский Санта-Клаус и подарил ему эту книжку: потому что мир – это арена. Алфавитный город, муниципальная школа № 19, школа Ашера Леви – все это арены. Томми с Мирьям – непостоянство и хаос их беспорядочного домашнего быта, их бессистемные попытки воевать с историей, их вечная готовность участвовать во всяких демонстрациях и бдениях, в самовольных захватах и оккупации зданий, – это неописуемая арена и в то же время – родная для него среда. Текучий состав самой коммуны, эта клубящаяся жильцами воронья слободка, населенная кинорежиссерами из Нью-Йоркского университета, террористами из Окинавы и женщинами-сильфидами в йогических позах, – тоже арена. А бабушка, которая хранит в себе бурю эмоций, таясь в сумрачных комнатах, поправляет линкольновские святыни на кухне, стоит только мальчику опрокинуть их, всматривается в него слишком холодным, слишком долгим взглядом, а потом прижимает его к груди и вопрошает Мирьям громким шепотом: “Он ведь вылитый Альберт, правда? Вот, значит, кого ты произвела на свет?” Бабушка сама по себе – целая арена. Да и дядя Ленни – у которого из жуткого рта несет сигарной вонью и маринованной селедкой в сливочном соусе, который пожирает глазами Стеллу Ким, ругает коллекцию марок Серджиуса и чешет себе задницу, – и он тоже – арена.

Книжка про быка была призвана подготовить Серджиуса к будущему. Причем дважды. Во-первых, он должен был понять, что, когда его отправили из Алфавитного города в квакерскую школу-пансион в сельской глуши Пенсильвании, то он, подобно быку Фердинанду, попал на безопасное пастбище, куда и стремилась его душа: Серджиусу позволялось покинуть арену.