Сад утрат и надежд

Он так часто представлял себе дорогу, ведущую к дому, что он не верил своим глазам, когда наконец оказался на ней. Он был почти дома, слышал пение птиц – сначала карканье ворон в тисах за домом, возле кладбища. Оттолкнув протертую металлическую решетку, укрепленную на стене, Джон тихонько прошел на кладбище. Он не мог вспомнить, куда надо идти. Обычно его вела к той могиле мамина рука. «Сюда, малыш, она там».

Он увидел свежие могилы, их было около пятнадцати, все местные жители, среди них лорд Альфред Кут. Хороший был парень, в тот последний приезд отвез его на пароход; ужасное время, он приехал домой в отпуск и не сказал ни слова по дороге, когда Джон рядом с ним отчаянно рыдал и дрожал всем телом. Он был хороший парень, майор Кут, черт побери. «Камбре, 1918». Так что он погиб всего лишь через несколько недель после того, как Джон дезертировал… Джон дотронулся до могильной плиты, и его снова пронзило, словно приступ тошноты, отвращение к себе за свою трусость. Я здесь, а его уже нет в живых. Дорогой друг. Отпрыск знатного рода.

Джон вспомнил то жаркое летнее утро, когда они все вместе отправились в Уолбрук… Парни из Годстоу! И большинство из них уже… Еще одно имя – ох, проклятье! Рыдание вырвалось из уст Джона, когда он увидел имя Джека Барнаби.

Они с Джеком дурачились в амбаре на холме под фырканье и хрюканье свиней, боролись и кувыркались в сене жарким летним днем, когда деревня праздновала День Империи. Тогда он впервые ощутил, как его охватило странное и непонятное возбуждение. Зато Джек знал, что делать, и показал ему. Дорогой Джек, его ласковые руки схватили его и положили на колючее сено, он что-то делал с ним, пока Джон не взорвался от радости. Да и потом он не сразу осознал, что их занятие было не просто противозаконным, но и осуждалось почти каждым человеком в стране. Оно не было слегка противозаконной шалостью, как езда на авто со скоростью 21 миля в час. Это был неподобающий акт… и все же память о дорогом Джеке, его светлом локоне, падавшем на глаза… О времена!

Могила сестры находилась к северу от церкви. По дороге он нарвал цветов и теперь положил их на камень. Могила заросла травой. Джон раздвинул ее, убрал плющ, приползший к могиле из живой изгороди.

Элайза Элен Хорнер

1893–1901

Она упорхнула слишком быстро

И ее брат

Джон Дайзарт Хорнер

1895–1917

Пропал без вести в боях за свою страну

Да благословит Бог наш дом * Мы так их любили

Джон застыл, моргая, вдыхая запах свежескошенной травы. Трудно прийти в себя, когда ты увидел твою собственную надгробную плиту с высеченными на ней предполагаемыми датами твоей жизни. Он встал на колени и поцеловал мягкую землю, подернутую мхом, под которой лежали останки Элайзы. Сестра была у него перед глазами; танцуя, она убегала от него в сад, и сейчас ее образ стал еще ярче. Она не там, не в земле, сказал он себе. Она тут, со мной.

Потом он заковылял по дороге за домом, слегка пошатываясь, потому что у него кружилась голова от усталости и голода; под ногами шуршали мертвые, темные листья, оставшиеся с прошлого года. Внизу Джон остановился, посмотрел на красно-розовую крышу, освещенную солнцем, и потер глаза. Он был дома.

Джон осторожно прошел мимо двери и каменного кресла для усталых путников и остановился. Он понимал, что не может позвонить в колокольчик и втянуть в неприятную ситуацию тех, кому не нужно знать, что он был здесь. Зиппору, или садовника Дарлинга, или новую служанку Нору – не очень новую, она была и четыре года назад. У нее были красные, словно ободранные локти и пальцы, волосы всегда выбивались из-под чепца, и она боялась всего. Она точно испугается… Джон потер глаза, не зная, что делать. И тут услышал знакомый с детства звук, скрежет мастихина по масляной краске на холсте.

Скрип, скрип, скрип.

Джон выпрямился и медленно пошел к Голубятне. Старый знакомый запах инжира чуть не свалил его с ног – сладкий, пряный, тягучий. Он заглянул в студию. Листья накрыли всю стеклянную крышу – неужели отец не замечал, как там темно? В Голубятне отец склонился над старым мольбертом и сам грунтовал холст. Он стал меньше ростом; Джон увидел его профиль. Он постарел.

На другом мольберте, чуть в стороне, была другая картина, которую он не видел. Джон кашлянул и негромко позвал.

– Отец?

Его голос охрип от долгого молчания, и слово прозвучало хрипло. Нед резко повернулся на одной ноге, держа в руках кисть и палитру, и взглянул на сына.

Кисть выпала из его руки. Но он ничего не сказал. Ни слова.

Джон заметил с тревогой, какой он бледный и худой.

– Отец… – снова пробормотал он, не зная, что и сказать. – Я… подумал, что вернусь и покажусь вам.

Нед действительно был как маленький гном. Румпельштильцхен. Он топнул ногой и кашлянул.