Через два дня Мэтт забрал детей на неделю – все поехали кататься на лыжах, и Джульет начала неделю в одиночестве и с грандиозными планами. Она боролась с протечками, мышами и сломанными оконными карнизами, с пыльными сундуками, полными барахла Грэнди, скользкими дорожками и залитыми водой растениями. Каждый день приносил какие-то новые проблемы, и к вечеру она всегда лишалась сил и спала как бревно, так, как можно спать только после физической работы на свежем воздухе.
После их отъезда случилась странная вещь. Рассталась она с детьми ужасно драматично, Санди пришлось отрывать от нее, а он орал «НЕ ХОТЕТЬ САМОЛЕТ». Би, небрежно насвистывая, пошла к отцу, а потом метнула из-под ресниц душераздирающий, испуганный взгляд на Джульет, чтобы убедиться, смотрит ли она на нее, а Айла сердито завывала в зоне отправления и назвала Тесс, стоявшую рядом с непроницаемым лицом, «эта ужасная леди». Все было ужасно, банально и истерично. Джульет ехала обратно в Соловьиный Дом в таком же банальном урагане чувств, громко рыдая и непрестанно слушая «Прибытие» своей любимой АBBА.
И все же, оказавшись на несколько дней одна, она стала что-то понимать. В последние дни года она каждое утро на рассвете выходила в сад, сгребала листья, подрезала ветки и подвязывала растения к колышкам. Постепенно она начинала чувствовать себя по-другому, она менялась и больше не была тем грустным, несчастным, пришибленным существом, готовым разреветься из-за любой мелочи, какой была с Мэттом. Тогда она жила словно во сне.
В новогоднюю полночь, сидя в одиночестве возле изящного изгиба лестницы, завязав волосы шарфом на затылке, с руками, болевшими от перетаскивания мебели и распаковки своих книг и журналов, от вытряхивания пледов и одеял, Джульет открыла бутылку шампанского, подаренную ей Зейной, и выпила два бокала из цветного пластикового стаканчика.
Сидя там, она дала себе слово, что сделает эти предстоящие двенадцать месяцев значимыми в своей жизни.
Первого января она проснулась рано и впервые за годы почти без похмелья. Быстрым шагом прошла по пустым, продуваемым ветром аллеям, подбирая упавшие с деревьев ветки, куски коры и сосновые шишки. Разожгла камин, сварила густой суп из сельдерея и картошки, ушла в свой кабинет и перечитала каждое опубликованное слово, которое она когда-либо писала, и все статьи, какие могла найти в Сети, про «Фентиман», Сэма Хэмилтона, нынешние взгляды критиков на живопись Викторианской эпохи и так далее.
«К сожалению, должность, о которой вы упоминаете…» Даже сам тон Сэма Хэмилтона вызывал ее раздражение, она буквально чувствовала на вкус его самодовольство, сочившееся из пикселей на экране. Третьего января, за два дня до возвращения детей, Джульет, скрипнув зубами, отправила резюме директорам трех других музеев, где были значительные коллекции викторианского и эдвардианского искусства: «Тейт», «V&A» и в Картинную галерею Уолкера в Ливерпуле.
В этот период одиночества она поняла и другую вещь: она не обладала пробивной способностью. Когда она начинала работать, вакансии публиковались в газетах, и это казалось ей более демократичным: ты отправляешь резюме, ты проходишь собеседование и получаешь или не получаешь работу. Но вот Мэтт, вспомнила она, получил повышение и прибавку к жалованью,